Весь следующий день они двигались лесом, забирая немного севернее и стараясь не особо приближаться к опушке. И к вечеру набрели на небольшую деревеньку в полтора десятка домов. В деревеньке была кузня, и местный кузнец под страхом того, что деревню сожгут, а жителей поубивают, всю ночь делал им шипы. Утром они покинули деревеньку с пятью сотнями шипов в переметных сумах и повернули к побережью.
День был заполнен быстрой скачкой и парой коротких стычек. Несколько раз им чудом удавалось избегать встречи с разъездами, число воинов в которых уже возросло до пяти десятков, и к вечеру они вышли к реке. Грон приказал разбить лагерь в небольшом распадке и выставил усиленную охрану. Это оказалось нелишним. На рассвете разъезд горгосцев, судя по всему возвращавшийся с патрулирования в гарнизон, чуть не наткнулся на их стоянку. Они едва успели убраться. Слава богу, горгосцы не решились преследовать их на заморенных конях, а может, просто до солдат дошли слухи о том, как расправились с первым разъездом, и они испугались. На этот раз Грон избрал маршрут еще дальше от дороги, и весь день им удавалось избегать встреч с разъездами, которые насчитывали уже до сотни солдат. Впрочем, это было не так сложно. Когда столько людей ломится сквозь заросли, то шума производят достаточно, чтобы преследуемые успели вовремя свернуть в сторону. Еще через день они переправились через реку, и на другом берегу удача им изменила.
Случилось это около полудня. То ли кто-то заметил их во время переправы, то ли это произошло позже, тем не менее когда они на рысях обогнули очередной холм, их глазам открылась картина, представлявшая собой засаду в количестве около двух сотен воинов, построенных в боевом порядке. Грон придержал коня и обернулся. Сзади выезжали на дорогу еще солдаты, и, судя по тому, что ловушка была подготовлена тщательно и умело, их число должно было быть ничуть не меньшим. Грон оглядел строй и резко приказал:
— Сомкнуться, — и дал коню шенкеля.
Бойцы сбили строй колено к колену и выставили пики. Конные сотни впереди пришли в движение и, ломая строй, начали клином вытягиваться навстречу горстке бойцов. Грон зло подумал: «Эти еще непуганые» — и отрывисто пролаял:
— Приготовить шипы, бросать по команде.
Они подпустили горгосцев шагов на пятнадцать, потом, повинуясь команде Грона: «Вправо, вдруг!» — резко повернули коней и помчались вдоль двух смыкающихся волн, ощетинившихся железом. Грон помедлил мгновение, дожидаясь, пока побольше воинов, по инерции проскочив чуть дальше, повернет коней и пристроится им в хвост, а потом крикнул:
— Бросай!
Шипы горстями полетели во все стороны, и горгосцы начали кувырком падать на землю, ломая шеи, натыкаясь на собственные копья и попадая под копыта обезумевших от боли лошадей. Грон тут же воспользовался моментом и дал команду:
— Влево, вдруг. Атака!
Бойцы молниеносно развернули коней и, перекинув в руки пики, вломились в изрядно поредевший строй ошеломленных солдат. Они прошли сквозь горгосцев, как нож сквозь масло, оставив пики в пробитых насквозь всадниках с лошадьми и прорубив дорогу через разрозненных и огорошенных воинов, практически не пытавшихся их остановить. А потом, развернувшись фронтом пошире, бросили за спину еще несколько горстей шипов. Они скрылись в лесу, где Грон развернулся почти под прямым углом к прежнему направлению и двинулся на северо-запад, еще на протяжении часа приказывая бойцам разбрасывать Шипы на каждой поляне и перекрестке лесных троп, пока окончательно не убедился, что они оторвались.
Во время следующей стычки они потеряли бойца, потом спустя четверть, еще двоих, но продолжали упорно прорываться к побережью. И так продолжалась еще пол-луны. До тех пор, пока он не потерял бойца, который ехал в женском платье. К исходу луны Грон убедился, что его окончательно отрезали от побережья. Он сделал несколько попыток проскользнуть, но судя по количеству разъездов, горгосцы задействовали для его поимки не менее пятидесяти тысяч всадников, а потому он с сожалением отказался от идеи выйти к побережью и решил попробовать уйти из Горгоса через горные перевалы. Это был тяжелый путь. Впереди его ждали холод, бураны, бесплодные, скудные земли, дикие кочевники и… мучительные ночи. Поскольку он не знал, насколько выгорел его план и удалось ли Толле и Югору покинуть Горгос. И понимал, что не узнает об этом еще очень долго.
Ворота в стене храма распахнулись, когда колесница была еще шагов за триста от них, и возница, вместо того чтобы затормозить, еще больше подхлестнул коней. Эвер, висевший на боковом поручне, с трудом преодолевая позывы к рвоте, сильнее вцепился в него скрюченными пальцами. Такая сумасшедшая езда всегда вызывала у него отвращение. Но причина, заставившая его отправиться в дорогу, была слишком серьезна, чтобы он мог позволить себе ехать не спеша. Колесница влетела во двор, и возница резко натянул вожжи, лихо остановив упряжку взмыленных коней на точно выверенном расстоянии от ступеней храма. Эвера бросило вперед, и он почувствовал, как рвотные массы, которые ему удавалось удерживать в себе всю дорогу, рванули вверх по пищеводу и ударили в носоглотку. Он не выдержал и выдал фонтан из носа и рта прямо на священные ступени главного храма Магр. Стоящий на ступенях в окружении высших жрецов Верховный жрец Вграр едва успел отскочить, но несколько капель все же попали ему на плащ. Эвер утер рот и, сплюнув блевотину, оставшуюся во рту, спрыгнул с колесницы. Вграр, заранее приготовивший кучу оправданий, потерянно стоял в стороне и испуганно смотрел на его мучения, не в силах ни вежливо отвести взгляд, ни предложить помощь или хотя бы питье. Эвер полоснул его раздраженным взглядом, но тут же постарался подавить в себе эту ненужную эмоцию и, принужденно улыбаясь, произнес:
— Ну что ж, уважаемый Вграр, давайте сразу посмотрим, как упали кости.
Вграр наконец-то вышел из охватившего его оцепенения и попытался неловко предложить руку, но Эвер сделал вид, что не заметил столь запоздалого и неуклюжего проявления уважения, и двинулся вверх по лестнице.
Вскоре они добрались до дверей апартаментов. Эвер слегка запыхался, но не стал останавливаться, чтобы перевести дух, а жестом приказал сразу же открыть двери. Створки распахнулись, и в нос ударил густой трупный запах. Он был настолько сильным, что все немедленно потянулись за платками, предусмотрительно обильно смоченными лавандовым маслом, в тщетной попытке уменьшить неприятные ощущения. Эвер тоже несколько мгновений привыкал к нему, а когда глаза перестали слезиться, сделал сопровождающим знак оставаться на месте и шагнул вперед. Сразу за первыми дверями валялись два трупа посвященных, которые охраняли Хранителя Власти в ту злополучную ночь. Осмотрев их, он согласно кивнул головой. Жрецы, осматривавшие трупы до него, не ошиблись. Смерть действительно наступила от глубоких ран на лице в районе глазниц, но вот оружие, которым посвященным нанесли эти раны, жрецам было незнакомо. Скорее всего, это были не ножи, как они посчитали, а небольшие звездочки с остро отточенными краями, которыми так любили швыряться воины Измененного. Он еще раз внимательно осмотрел трупы, касаясь их руками, отворачивая одежду, а потом подошел ко второй двери и отворил ее. За спиной раздалось несколько сдавленных возгласов. Видимо, некоторые впервые видели это зрелище. Эвер снова почувствовал тошноту и некоторое время стоял, преодолевая позывы к рвоте, особенно мучительные от того, что желудок был уже опустошен. Наконец он решился и сделал шаг вперед.