Отца он догнал всего в трех десятках шагов от тропы. Схватка довела противников до полного изнеможения. Секач пропахал в орешнике здоровенную борозду, волоча за собой повисшего на нем охотника. Но в конце концов Торрей сумел завалить секача на бок. И теперь, ухватившись за клыки, из последних сил прижимал к земле морду и передние ноги хрипло дышащего зверя. Но даже в таком виде секач представлял собою страшное зрелище. Мальчик остановился, прижмурил глаза, позволив приступу животного страха на секунду овладеть своим сердцем, но затем снова широко распахнул глаза и, перехватив поудобнее короткую рукоять клевца, двинулся вперед. Торрей не видел сына. Похоже, он вообще ничего вокруг не видел, отдавая все силы этой неравной схватке.

Когда на Уимона повеяло запахом первобытной животной ярости и жаром напряженных мышц, он испуганно замер, но потом сознание того, что, если он ничего не сделает, отца ждет неминуемая и страшная смерть, заставило его сделать шаг, потом еще шаг и наконец он со всего размаха воткнул узкий и чуть изогнутый клюв клевца в налитый кровью глаз секача. Кабан взревел, мотнул головой, отшвырнув повисшего на его клыках охотника, как обломанную ветку, и резко развернулся. Но острый наконечник топорика, пробив глаз животного, вошел в мозг. Секач смог сделать всего лишь один скачок, ударив своим пятаком в живот мальчика и сбив его с ног. А затем передние ноги зверя подогнулись, морда уткнулась в землю, и задние копыта, сделав несколько судорожных движений, замерли навсегда.

Ребенок и взрослый долго лежали по разным сторонам мертвого зверя, не в силах пошевелиться. Охотник сразу и не понял, что все уже закончилось. А Уимону показалось, что последний удар высосал из него все оставшиеся силы, не оставив ни капельки даже для того, чтобы держать открытыми веки, не говоря уж о том, чтобы выползти из-под кабаньей морды, придавившей ему ноги. Но вот Торрей наконец открыл глаза и приподнял голову. Он недоуменно пялился на мертвую тушу, но затем разглядел торчащий из глаза топорик-клевец. Глаза его изумленно расширились, и он, неуклюже, но торопливо поднявшись на четвереньки и помогая локтями дрожащим ногам удержать тело, пополз к кабану.

Увидев неподвижно лежащего сына, придавленного кабаньей мордой, охотник скрипнул зубами и, навалившись своим весом на левую сторону животного, выдернул сына из-под мертвого секача. Веки мальчика дрогнули и приоткрылись. Торрей выдохнул:

— …Жив! — и обессилено привалился к боку кабана.

До стоянки они добрались только к полуночи. У отца был сильно разодран бок, правая рука располосована кабаньими клыками и, похоже, сломано два или три ребра. А Уимон отделался несколькими царапинами, но был так измучен, что отцу пришлось большую часть дороги просто нести его, останавливаясь через каждые полсотни шагов. И потому путь, который утром они прошли за два часа, занял более двенадцати.

На следующее утро Уимон проснулся сам. Несколько мгновений он, жмурясь, поводил глазами по сторонам, недоумевая, почему, несмотря на то, что солнце уже довольно высоко, его никто не растолкал. Но тут в костре треснул уголек и Уимон дернул головой, отчего все тело пронзила такая острая боль, что мальчик, не удержавшись, застонал.

— Уимон! Что с тобой? Тебе больно? Где болит? — над ним склонилась лохматая голова Тарвеса. Прикрыв глаза, Уимон молча переждал вспышку боли, а потом ответил:

— Нет, уж прошло.

Одновременно с болью он вспомнил вчерашний день.

Тарвес серьезно глядел на него:

— Взрослые сказали, что тебе надо лежать. Есть будешь? У меня тут для тебя горячая похлебка и жареная печень. Итрон принес.

Не дожидаясь ответа, Тарвес исчез. Пока Уимон собирался с силами, чтобы сказать, что у него нет никакого желания что-нибудь в себя вталкивать, Тарвес уже вернулся, приволок деревянную миску-колоду со вкусно пахнущим варевом и оструганную ветку с нанизанными на нее кусочками жирной печенки.

— Твой отец и остальные с рассвета отправились к убитому тобой кабану. А пару часов назад вернулся Итрон и принес для тебя печенки и мясо для похлебки. — Мальчик замолчал, а потом произнес уже другим тоном: — Уимон, а как тебе удалось его убить? Итрон говорит, что кабан очень большой. Им пришлось даже делать две волокуши, потому что на одной не утянешь…

— Я не помню, Тарвес. Я просто… ну как бы знал, что надо делать.

Этот день пролетел быстро. К вечеру, когда вернулись охотники, притащив две здоровенные волокуши, нагруженные кабаньим мясом, Уимон сумел встать и встретил их у коптильни. Отец не тащил волокуши. Он шел впереди, опираясь на плечо одного из подростков и прихрамывая. Увидев сына, он ускорил шаги:

— Как ты?

Мальчик пожал плечами, сдержавшись, чтобы не сморщиться от приступа глухой боли, вызванной этим простым движением:

— Нормально.

Они помолчали. Потом Торрей спросил:

— Как тебе это удалось?

Уимон поднял голову и посмотрел отцу в глаза.

— Не знаю. — Он сделал паузу и попытался пояснить. — Мне показалось, что у него слишком толстые кости, и я решил ударить в глаз.

Торрей искривил губы в странной улыбке:

— Ты попал ему в глаз с первого раза. А удар был такой силы, что топор пробил мозг и воткнулся в кость с другой стороны черепа. Причем так, что нам даже не удалось сразу вытащить клевец. Пришлось поддеть копьем.

Они помолчали. За последний день с ними произошло так много неожиданного, что сила, с которой девятилетний мальчик, обычно несущий в заплечном мешке только половину груза и быстрее всех выматывающийся на переходе, вонзил клевец в голову секача, уже не казалась чем-то особо невероятным. Как и то, что он попал в глаз зверя с первого же раза.

Между тем вокруг нарастала суета. Мясо сгрузили и разделили. Часть детей была отряжена на засолку той доли, что была предназначена для вяления. Остальное стали готовить к копчению. Взрослые уже раскочегаривали коптильню. Она должна была работать всю ночь. Но вся эта суета не задевала этих двоих. То, что они совершили, как бы отделило их от остальных, возвысило. Отец поднял левую руку и провел по взъерошенной голове сына.

— Ладно, похоже, все самое страшное позади. — И, помолчав, добавил: — Ты был молодцом.

В эту минуту с той стороны, где они выкопали ловушку, раздался гулкий звук. Все замерли, а Торрей, вскочив на ноги, произнес побелевшими губами:

— «Дикие»…

6

— Эй, парень, пора бы тебе уже научиться уважению!

Вслед за этим послышался глухой удар и Торрей, застонав, рухнул на землю. Уимон съежился. В то время как остальные «дикие» демонстрировали по отношению к пленникам презрительное равнодушие, этот чернявый, жилистый тип с маленькими бегающими глазками и гнусавым голосом все время выискивал поводы для придирок. Он так и норовил пнуть кого-нибудь, хлестнуть плеткой или врезать кулаком. Вот и сейчас он с довольным видом наблюдал за тем, как Торрей, перевязанный уже почерневшими от грязи полосами полотна, стиснув зубы, пытается подняться, опираясь на здоровую руку. Когда отец уже подтянул ногу, чтобы стать на колено, чернявый шагнул вперед и со злорадной ухмылкой врезал отцу по руке. Тот вновь рухнул лицом на землю. Чернявый дробно рассмеялся и произнес с наслаждением в голосе: