Он вышел через старое КПП. На ночь здесь выставляли часового, но с рассветом его сняли, так что Старшина открыл своим ключом старый навесной замок, соединявший своей изрядно истончившейся дужкой два конца блестевшей ружейным маслом железной цепи, отворил покосившуюся скрипучую дверь и шагнул внутрь темного павильона. Он любил это место. Хотя даже самому себе не мог объяснить почему. От здания старого КПП осталось по существу только две стены и покосившиеся остатки крыши. Узкий коридорчик был весь засыпан прошлогодней листвой, налетевшей сквозь выбитые стекла окон. Окна были огромными, от пола до потолка, скорее, даже не окна, а стеклянные стены. И что у Прежних была за привычка так разбазаривать столь драгоценный материал — стекло? Но кто их поймет? Хотя, когда эти стеклянные стены были целы, здание, наверное, выглядело просто шикарно. И никак не вязалось с другими строениями капонира, прочными, громоздкими, предназначенными для того, чтобы при любых обстоятельствах продержаться как можно дольше. Удивительно, что военные Прежних решили построить для себя столь хрупкое и прозрачное здание. И может быть, причина его необъяснимой любви к этому запустелому месту заключалась именно в этом удивлении. Здесь он ощущал мощь своих предков наиболее явственно.
Старшина вошел внутрь, хотя при отсутствии двух стен и изрядного куска крыши это понятие было очень относительным, вдохнул воздух, в котором, несмотря на гуляющие сквозняки, ощущался привкус затхлости и, повернувшись, принялся закрывать замок. В этот момент куча прелых листьев в дальнем углу здания зашевелилась, как будто кто-то собирался выбраться наружу, а пока разминал затекшие конечности. Старшина выхватил нож и принял боевую стойку. Куча еще шевелилась, затем листья взметнулись вверх, и перед глазами старшины предстала чумазая, вихрастая голова на тонкой мальчишеской шее. Несколько секунд они пялились друг на друга, потом Пянко, усмехнувшись, добродушно произнес:
— Ты кто такой?
Паренек неторопливо поднялся, отряхнул с одежды приставшую листву и лишь затем заговорил:
— Я пришел поступать в Рядовые.
Старшина окинул его скептическим взглядом. Судя по поношенной одежде и тощему походному сидору, перед ним был сирота из какой-нибудь деревни, пережившей голодную зиму. По весне на лесных тропах появлялось немало таких горемык. Община кормила их, пока было возможно, но, когда становилось совсем туго, односельчане пускали сидор по кругу, а затем провожали бедного сироту-нахлебника поискать другого пристанища. И большинство из них в первую голову пытало счастья в капонирах. Но этот был слишком молод. Уцелевшие стены заслоняли остатки здания от восходящего солнца, и внутри было довольно сумрачно, однако старшина разглядел, что пареньку было около шестнадцати. А до Испытаний допускались только те, кому исполнилось восемнадцать.
— Знаешь, парень, пожалуй, тебе придется подождать.
— Я жду. Целую ночь. Я пришел вчера, но меня не пустили, — парень поджал губы, — сказали, что не разрешил какой-то Отбой. — Он насупился. — Я не слышал, чтобы где-то гостю отказывали в пище и ночлеге.
Так вот кого гонял вчера вечером Тамаров. Эти «низшие» все мерили на свои мерки, считая капониры чем-то вроде большой деревни. Никакого представления о секретности, пропускном режиме, Уставе гарнизонной и караульной службы. Но Пянко чувствовал, что в словах мальчишки все-таки была правда.
— Вот что, парень. Ежели действительно хочешь попытать счастья и попробовать стать Рядовым, то ты должен подождать, пока тебе исполнится восемнадцать зим. Раньше до Испытания никого не допускают. Ты ведь сирота?
Тот кивнул.
— Значит, у тебя должна быть «христарадница»…
«Христарадницей» называли челобитную от общины той деревни, что снаряжала сироту. В ней «общество» просило не забижать сироту и помогать ему Христа ради. Если такой бумаги не было, люди могли посчитать, что побирушка — «беглый от общества», то есть вор, а может, и насильник. Но этот был маловат для серьезных преступлений.
— Так вот, ты ее сохрани, а сейчас иди-ка ты вдоль реки на север. В половине дня пути в реку впадает приток. Там поверни и поднимись по течению на три дня пути. Увидишь деревню. Ее основали бывшие Рядовые и Сержанты, кто не дослужился до титула Потомственных. Они тебя примут. Там и поживешь, пока не исполнится восемнадцать зим. А тогда уж и вернешься.
Парень переминался с ноги на ногу, а потом вдруг совсем по-детски шмыгнул носом и протянул с обидой в голосе:
— А еще звали…
Старшина недоуменно прищурил глаза. Потом сделал шаг вперед, взял паренька за плечи, развернул его лицом к свету и ахнул. Батюшки-светы, да это же тот пацан из приозерной деревни. А он как раз планировал следующим летом навестить ту деревеньку, чтобы поглядеть, как тот настроен. Пянко покачал головой:
— Вот оно как… А чего ж ты так раненько сорвался-то? Я ж тебе все подробно рассказал. Тебе еще пару зим до Испытания.
Парень вскинул на него глаза и упер в старшину какой-то недетский, серьезный взгляд:
— Нельзя мне было там оставаться, дяденька. Вот и пришел. А коли сейчас не возьмете, то боле меня не увидите. Вот так.
Старшина сердито скривился. Вот ведь упрямый.
— Ты вот что, не упорствуй, я тут кое-что сделать должен, а потом схожу к Командиру расчета, самому Потомственному капитану. Есть у меня одна задумка. Так что ты пока погуляй до полудня, а потом снова к КПП подходи. Может, что и получится. Но уж если не выйдет, то не обессудь.
Парень молча кивнул, быстро закинул за спину сидор и, по обычаю таежного охотника раскидав сапогом кучу прелых листьев, на которой скоротал ночь, ходко двинулся в сторону леса. Старшина проводил его взглядом, засунул в ножны боевой нож, который, оказывается, все это время держал в руке, и торопливо припустил к Мокрому логу. За этими неожиданными встречами и странными разговорами он потерял слишком много времени, а в Батарею следовало вернуться еще до зарядки, или, на край, хотя бы до завтрака.
Он немножко запоздал. Когда старшина появился в расположении, Батарея уже вернулась с зарядки. Но, слава богу, товарища Потомственного капитана еще не было. Пянко быстренько переоделся, как обычно придирчиво провел утренний осмотр и отправил Батарею на завтрак, а сам забежал в каптерку и, вытащив из сейфа переплетенную в оленью кожу Священную книгу Уставов, многие страницы которой уже были переписаны от руки, углубился в чтение. Ему нужно было отыскать аргументы, способные убедить Потомственного капитана в том, что для мальца стоит сделать исключение. А это было нелегко. Если бы Батареей командовал старый Потомственный капитан, с которым Старшина прослужил почти десять лет, все было бы намного проще. Старый и помог бы порыться в Священной книге, и товарищу Потомственному полковнику представил бы все в лучшем виде. А нынешний слишком молод, а потому — педант и буквоед. Ему на всё ссылки в Уставах подавай.
Спустя три часа, за которые он успел провести развод на работы и занятия, представить Потомственному капитану на подпись наряд на следующие сутки и сделать еще добрую дюжину текущих старшинских дел, Пянко захлопнул Священную книгу и с удовлетворением откинулся на спинку стула. Похоже, проблема все-таки имела решение. Хотя для того, чтобы убедить Потомственного капитана согласиться с ним, следовало еще очень попотеть. Вдруг у него мелькнула мысль о том, что он слишком уж носится с этим парнишкой, но только мелькнула и пропала, как будто где-то там, в глубине души, он был твердо уверен, что решение его не просто правильное, а единственно верное.