И из других уст услышала Брошенная Душа:
— Ведь так он нравился Мариночке, и мы ее поддерживали, и ему столько раз вдалбливали, что она будет ему хорошей партией, и папа ее в Генштабе работает — сразу бы и распределение хорошее устроил, и по службе мог бы помочь — так нет, уперся, как баран: «Только Даша… Только Даша… Я ее люблю…» Люблю… Нашел аргумент. Знаем мы, как любовь эта проходит… Да его не переубедишь. «Вы мне что хотите говорите, а мне мое сердце говорит, чтобы я с Дашей был…» Его сердце ему говорит… Нашел что слушать!..
Брошенная Душа даже не огорчилась бездушию этому, с которым говорили эти люди, Бог им судья…
Главное: Славик этот и Даша — какие умницы! Какие чувствующие и чистые! Какие душевные! Какие живые!.. И дай Бог, чтобы такими они и оставались, чтобы не слушали бездушных этих людей и веру свою в любовь и чувства свои берегли…
И, воодушевленная увиденным, и даже — услышанным, Брошенная Душа подумала:
— Вот так, вот так должно быть и у девочки моей. Вот так. Только так, и не иначе. Чтобы по любви у нее все было. По сердцу. По душе…
И она опять сорвалась, полетела — чтобы вот так чисто и светло, и душевно могло быть у ее девочки, нужно было девочку найти, с ней соединиться, чтобы смогла она вновь в любовь поверить и полюбить. И душу свою родственную, Богом ей предназначенную, почувствовать. А без души это никак нельзя сделать…
Купола сверкали на солнце, и радость была в этом солнечном отражении. И Брошенная Душа, подлетая к храму, испытала даже волнение: а вдруг ее девочка уже там, вдруг она уже передумала и решила жить с душой, и пришла сюда, чтобы соединиться с Богом, вернуть себе ощущение Божественной души.
И казалось Брошенной Душе, что чистое и святое это место — какое-то особенное. Что тут она увидит, наконец, живые и светлые лица людей. Такие же живые и светлые, как только что видела она в толпе среди массы напряженных лиц.
Но, уже подлетая, поняла она: нет, не увидит она тут светлых и живых лиц. Здесь то же самое, что и в других местах.
Души, брошенные и потерянные, облепили крыши храма, храмовых построек. Только купола оставались сверкающими и свободными — жарко было сидеть на раскаленных от солнца куполах.
И как везде, где неприкаянные души собирались вместе, они говорили о наболевшем.
— Я свое тело тут уже несколько раз находила, — рассказывала одна из душ. — Прилечу, бывало, и жду, когда оно придет. И что вы думаете — рано или поздно приходило оно, чтобы помолиться, в грехах признаться, покаяться и очиститься. А когда в открытом, благостном состоянии выходило оно из храма — я и возвращалась в него. И оно меня принимало… — Душа замолчала, потом продолжила как бы с неохотой, как говорят о чем-то неприятном: — А потом и после церкви принимать меня перестало. Так, зайдет, постоит, что-то побормочет — ритуал выполнит, и как было с закрытым сердцем — недоброе, нелюбящее, таким и выходит. И нет в нем места для души, потому что без души оно привыкло жить. Потому что жить без души спокойнее. Любить никого не нужно. Переживать не нужно. Страдать не нужно.
— Да, — произнесла одна из душ, — ходят сюда разные люди, и бездушных среди них — тьма. И то, что ходит человек в церковь, ничего еще не значит… Вот я жила в теле одного «братка», так тот постоянно в церковь ходил. Особенно, когда убивал кого-нибудь. Убьет — и в церковь… Убьет — и в церковь…
Душа, говорившая это, замолчала, и души, потрясенные этим «Убьет — и в церковь» смотрели на нее сочувственно. Это же сколько ей надо было натерпеться, живя в теле такого страшного человека.
— Да, — произнесла какая-то душа после затянувшейся паузы, — редко кто сюда по-настоящему, с душой, или за душой приходит. Редко. Ходят часто тела сюда, как для галочки — вот, мол, в церковь сходил, перекрестился, свечи поставил, молитву пробормотал… Ходят иногда тела в церковь, все равно как в баню. Думают, если они все ритуалы выполнят, — чище станут. А как были они бездушными и грешными, так и остались…
Душа произнесла это спокойно, и не было ни осуждения, ни оценки в том, что она сказала, просто сказала то, что есть. Сказала и замолчала.
— Жила я в теле одной женщины, — бодрым голосом после затянувшегося молчания начала еще одна душа, — так она очень любила яйца красить… Есть такой праздник религиозный, Пасха называется, — так она уж так старалась, так старалась, и красители специальные покупала, и луковую шелуху собирала, и всякими тряпочками яйца перевязывала, чтобы узор получился интересный. И в церковь их святить ходила. И даже пост соблюдала. Все беспокоилась, как бы чего неправильного в пост не съесть…
Душа, говорившая это, вдруг замолчала, как будто погрузившись в воспоминания — как старалось красить яйца и не нарушить пост тело ее женщины.
— И что?… — прервала затянувшееся молчание одна из душ. — Что дальше-то?
— А ничего дальше, — раздраженно как-то сказала Душа Женщины, Любящей Красить Яйца, — что может быть дальше, когда жила она без души, без любви, и сердце ее было закрытым и нелюбящим… Сколько яиц ни крась — от этого ты душевнее не станешь… — философски произнесла она и добавила грустно, даже обреченно: — Сколько в церковь ни ходи, если нет в твоем сердце любви, если живешь ты в злобе и зависти, бездушной — так и будешь жить… — И продолжила, не в состоянии успокоиться: — Что дальше…Что дальше… Дальше придет из церкви — и давай на мужа орать, что он мусор не выкинул, или на дочь, что она туфли поставила не на место, и все с такой злобой, будто они враги ее, а не самые близкие и родные люди…
Душа замолчала — о чем тут можно было еще говорить?
И после долгой, грустной паузы, душа — мудрая и принимающая — сказала:
— А я вот о чем подумала, подруги, какая же это тяжелая жизнь — жить без Божественной души, без Божественного начала в себе. Как тяжело, как страшно так жить! Ведь когда живешь ты с душой — живешь с частичкой Бога в себе. И живешь ты, присоединенным к Богу. К мудрости его. К силе. К способностям творить, быть творцом. И живешь ты, что называется, по совести, в согласии с собой, со своим путем, который тебе Богом подготовлен. В своей программе. В своей жизни. Но как только душу потеряешь, или предашь, или откажешься от нее — начинается путаница. Как слепой, как глухой ходит человек по жизни. И не понимает, не чувствует, кто он, что он, что — его или кто — его… И запутывается, и теряется. Сам себя теряет. И свою жизнь теряет. И живет трудно, сложно — не с тем человеком, не на своей работе, в общем, не в своей, уготованной ему Творцом жизни. И всю свою жизнь он — одинокий, отрезанный от Бога, от любви — грешит и грешит, ошибается и ошибается. Потому что все законы Божии нарушает. Ведь все законы Божии на любви и принятии строятся. И если нет в его сердце любви, если нет в нем принятия, то тут и начинается зависть и осуждение, и греховные, черные помыслы и поступки… Вот что значит жить без любви в сердце. Жить без Божественной души…
И, пока говорила это Мудрая и Принимающая Душа, начали плакать души. Плакать от жалости. Плакать от невозможности объяснить что-то запутавшимся этим, потерявшим себя людям, которых и людьми-то не назовешь. Так — бездушные тела…