Старик передал мне обруч. Ничего особенного в нем не было. Обычная железяка, вышарканная до блеска, видимо, от частого употребления, склепанная на тыльной стороне двумя заклепками, зачищенных заподлицо. На лобной части ее, выгравирован треугольник, внутри которого находился человеческий глаз. По обе стороны треугольника нанесены две руны – простые и легко запоминающиеся.
– Так его можно сделать из простого железа, которым бондари оковывают бочки? – спросил я, возвращая железяку. – У меня есть знакомый парень, Димка Печатников, он чеканщик, замастырит, поди, мне такую штуковину.
– Конечно, с виду диадема обычна, как обычны колесо или шарикоподшипник. Только сколько тысячелетий понадобилось, чтобы изобрести колесо? Диадема проста, как и все гениальное. Но самому тебе ее не создать, даже, если ты найдешь подходящего коваля.
– Почему?
– Здесь нужен металл и мастер – особый! – писарь сделал ударение на последнем слове и как-то странно посмотрел на меня. – Но ты можешь взять ее взаймы. Нет, не сейчас, без разрешения хозяина я тебе Диадему дать не могу, ведь я ее тоже взял на время. Но я тебе дам тут одну наводку с инструкцией, там все прописано: когда, где и как её получить… у коллекционера. Конечно, в этом деле без сложностей не обойтись, но если ты твердо решил добиться своей цели, то они тебя не испугают.
Баал Берита вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный в несколько раз лист старой пожелтевшей бумаги, похожей на оберточную, и передал мне. Его я, не глядя, положил в свой портфель.
– А если я не получу Диадему, тогда что?
– Получишь, обязательно получишь! Но для успокоения твоей души, вот тебе один адресок, который я тебе обещал. Так, на всякий случай, обратись туда, если что. Там тебя проинструктируют, – писарь, словно фокусник, не глядя, вытащил из другого кармана еще одну бумаженцию, гораздо меньших размеров, чем предыдущая – казалось, он весь был нашпигован этими листочками. – Правда, там процесс подготовки долгий, можешь к сроку не успеть, одна надежда – на твои природные способности.
– Ну, спасибо вам за помощь, товарищ Берита!
Я напоследок еще раз пролистал книгу и остановил взгляд на последней ее странице. Там, в самом ее низу был обозначен тираж – 39 штук – и еще одна надпись: «Редактор и составитель г-н Баал-берита».
– Так это вы?! – вскинул я на собеседника изумленные глаза, будто увидел перед собой историческую личность, значением никак не меньшим, нежели, некогда заблудившийся в лесных дебрях, Иван Сусанин.
Старик только скромно кивнул:
– Да – я, ваш покорный слуга, милостивый государь…
Если предположить, что ему сейчас лет семьдесят пять, то, выходит, он составлял и редактировал ее в таком же примерно возрасте, в каком пребывал я сейчас. Откуда в эти годы он получил такие знания, и не просто знания – а чистой воды тайны!? Нет, точно, ему никак не меньше ста лет!
Пока я в замешательстве таращил на него глаза, старик бережно, как грудного ребенка, взял из моих рук книгу и сказал, глянув на меня глазами душевнобольного:
– Ну вот, Коля, теперь ты все знаешь. Только, прежде чем приступить к делу, хорошенько подумай. Ведь Договор, милый мой, тебе придется подписывать собственной кровью. То есть, ты будешь нести ответственность за взятые на себя обязательства своей жизнью, синонимом которой и является кровь. Это означает, что в качестве залога своих обязательств ты передаешь право на свою жизнь другой стороне. А через двадцать лет – и бессмертную душу, и навечно станешь рабом Сатаны. Стоит ли твоя цель того? Так ли уж тебе это и надо? Готов ли ты не только к телесной, но к страшной духовной смерти?
Его слова на миг сжали мое сердце, словно оно, как беззащитная синичка, затрепыхалась живой игрушкой в когтистых лапах сытой кошки. Но я быстро овладел собой и потопил страх в грубой усмешке:
– Я уже все продумал и все решил…
Впереди грезилось двадцать лет счастливой и беззаботной жизни с красавицей-певицой, богатой и умной женщиной, завораживающей мечтой любого мужчины. Двадцать лет! Целая жизнь. А потом… потом – будь что будет.
Так я тогда думал. Наивная молодость! Поезд времени беспощаден и неостановим. Не успеешь на нем отбыть от остановки «Двадцать лет», как впереди за окном уже маячит следующая: «Сорок…», а за ней недалече и последняя. И все…
Но только в двадцать лет бросаются на амбразуры Александры Матросовы, а в сорок те, на которых тогда не хватило этих самых амбразур, предпочитают сидеть по штабам, подальше от линии фронта. А на новые амбразуры ложатся другие Матросовы, другие бесшабашные мальчики…
– Ну, что ж, Коля, я тебя предупредил. Тогда до скорого… – Баал-берита, так теперь правильно читалось его имя, хотя на слух оно и не изменилось, встал и, не подав руки, а только потрепав меня дружески по вихрам, собрался, было, уйти, как приостановился на мгновение и добавил: – Да, Коля, ты вот что, заруби себе на носу: ты пока Договор не заключишь, чтоб никому ни слова про эти новые наши дела, иначе все испортишь. А после, ты уже и сам никому не захочешь ничего говорить. И обязательно водички мертвой испей, это будет твоей защитой, да захвати атаме, не забудь, – уходя, бросил Баал-берита, и скрылся в лабиринтах коридоров.
Я не успел его спросить: какой такой мертвой водички и от кого она меня защитит? И что это за «атаме» такое, и где его прихватить? Но решил, что в бумажках все прописано, да к тому же, искать Баал-бериту, по всей громаде библиотечных залов и закутков, у меня не было времени – через час у меня в институте была назначена пересдача зачета. И я, в крайнем замешательстве, поплелся в раздевалку.
Домой из института я вернулся уже в сумерках. Мама как раз варила вареники, и мне сначала пришлось поужинать. Она села напротив меня и, подперев голову рукой, смотрела, как я ем – вкусно ли сготовила, нравится ли мне? Вареники тогда не продавались пачками в магазинах, в каждой семье их делали сами. Мама умела. У нее получалось вкусно. Вареники были большие, пузатые – с картошкой, шкварками и жареным луком. И густой, как масло, сметаной, которую она ставила рядом с тарелкой отдельно в пиале.
Как правило, она смотрела на меня молча любящими, черными, как смоль, глазами, в которых плескалась тоска. Как в последний раз, как будто провожает на фронт или туда, откуда не возвращаются. Было в них что-то от южных кровей – цыганских ли, татарских, или ушедших вглубь времен – сарматских. Черные, волнистые волосы, с ранними седыми прядками, зачесаны назад и закручены на затылке в пучок. Прямой греческий нос. Черные брови – галочкой над переносицей. Сильные, усталые, полнеющие руки, крепкое тело женщины, рожденной в деревне, познавшей в детстве и девичестве ее тяжкий колхозный труд за пустые галочки трудодней.
Я же при этом сосредоточенно ел, обычно, не поднимая глаз, чтобы не встретиться с ее глазами. Чем я мог ответить на ее взгляд? Да, я постепенно уходил от нее, уходил от своих родителей. Крылья уже пробно машут, они наливаются силой, и скоро-скоро вороненок вылетит из гнезда, куда больше никогда не вернется. Нет не в дом – в гнездо, в свою семью. Это она чувствовала, чувствовал и я. Конечно, мы будем видеться, может, даже я еще и жить буду здесь долго. Но я буду уже не ее, кто-то другой предъявит на меня права.