Босх, который в 1969 и 1970 годах воевал во Вьетнаме, встречал там немало журналистов и фотографов как на базах, так и непосредственно в зоне боевых действий. И практически в каждом из них подмечал уникальную форму храбрости. Это была не солдатская отвага, а почти наивная вера в собственную неуязвимость. Казалось, они искренне считали, что камеры и удостоверения представителей прессы послужат магическими доспехами, способными уберечь их от смерти при любых обстоятельствах.
С одним из фотокорреспондентов Босх даже водил что-то вроде дружбы. Звали его Фрэнк Зинн, и он работал на Ассошиэйтед Пресс. Однажды он даже отважился отправиться вместе с Босхом в лабиринт вьетконговских туннелей Чу-чи. Зинн вообще никогда не упускал возможности побывать на вражеской территории и, как он это называл, «почувствовать все на собственной шкуре». А погиб он в начале 1970-го, когда вертолет, на борт которого вскочил в последний момент, чтобы попасть на передовую, был сбит зенитной ракетой. Один из его фотоаппаратов при крушении уцелел, и кто-то на базе не поленился проявить пленку. Оказалось, что Зинн не переставал беспрерывно снимать, когда «вертушку» уже охватило пламя и она стала стремительно падать. Разумеется, никто не мог сказать наверняка, сознательно ли Зинн документировал собственную смерть или считал, что благополучно вернется с задания с блестящими кадрами. Но Босх уже достаточно знал его и был уверен: Зинн считал себя бессмертным и ни на секунду не допускал мысли, что авария вертолета станет фатальной для него самого.
Вот и теперь, вновь взявшись за расследование дела Аннеке Йесперсен, Босх раздумывал, не походила ли она в этом на Зинна? Считала ли себя неуязвимой, была ли уверена, что камера и пропуск для прессы проведут ее невредимой сквозь любой огонь? Ведь не приходилось сомневаться, что она сама нарывалась на неприятности. Интересно, размышлял он, о чем эта женщина подумала в последний момент, когда убийца уже нацелил пистолет ей в глаз? Зинн на ее месте не колеблясь попытался бы сфотографировать преступника.
Согласно списку, присланному из редакции в Копенгагене по просьбе ОПРБ, Йесперсен не расставалась с двумя камерами «Никон-4» и набором сменных объективов. Разумеется, ничего из этой аппаратуры найдено не было. Если на пленке, заряженной в ее фотоаппарат, запечатлелось нечто важное, то от этих улик давно не осталось и следа.
Следователи ОПРБ проявили те четыре пленки, которые Босх обнаружил в кармане ее рабочего жилета. Некоторые фото даже распечатали форматом десять на восемь, но большинство осталось лишь в виде миниатюрных «контролек» на четырех листах фотобумаги, вложенных в досье. Всего она успела сделать шестьдесят девять снимков, но они не представляли ценности как вещественные доказательства и не содержали никаких зацепок для дальнейшего расследования. В основном это были незамысловатые репортажные сценки, запечатлевшие национальных гвардейцев на дежурстве у здания Колизея сразу после их прибытия в город. На нескольких кадрах оказались те же гвардейцы на баррикадах, возведенных на стратегических перекрестках. Ничего драматичного – ни столкновений, ни бесчинств мародеров и поджигателей. Только несколько снимков солдат на фоне разоренных и сожженных магазинов. Все эти фотографии были, несомненно, сделаны в тот день, когда Йесперсен приехала в Лос-Анджелес и получила в полиции свой пропуск.
В 1992 году сыщики заключили, что фото, представляя некоторый исторический интерес, не имеют никакой ценности для следствия, да и Босх двадцать лет спустя не мог оспорить подобный вывод.
На отдельном листке в папке ОПРБ содержался датированный 11 мая 1992 года детальный рапорт об обнаружении взятого Йесперсен напрокат в отделении фирмы «Авис» автомобиля. Он был брошен на бульваре Креншо в семи кварталах от проулка, где нашли труп. За десять дней из него, естественно, успели выпотрошить все внутренности. Из рапорта также следовало, что ни сама машина, ни ее содержимое – за полным отсутствием такового – не давали никакого материала для расследования.
В итоге все свелось к тому, что единственная улика, найденная Босхом на месте преступления, и стала его последней реальной надеждой раскрыть это дело. Да, та самая гильза. За последние двадцать лет технологии, применяемые сотрудниками правоохранительных органов, развивались со скоростью света. То, о чем вчера не приходилось даже мечтать, стало повседневной реальностью. Новые методы работы с вещественными доказательствами и их сбора привели к пересмотру огромного количества нераскрытых дел по всему миру. Каждому крупному полицейскому управлению понадобились специальные подразделения, которые занялись бы повторным расследованием случаев, когда-то списанных в архив за полной безнадежностью. Порой достаточно было применить техническую новинку, чтобы рыбка сразу же оказалась в сетях. Анализы ДНК, электронные базы отпечатков пальцев и баллистическая экспертиза зачастую выводили прямиком на преступника, долго считавшего, что убийство окончательно сошло ему с рук.
Но не всегда и не все получалось так просто.
Возобновив следствие по делу номер 9212-00346, Босх сразу же отправил гильзу в отдел экспертизы огнестрельного оружия для анализа и поиска аналогов. Из-за загруженности отдела работой, а также поскольку улики, связанные с давними преступлениями, не имели статуса приоритетных, ответ пришел только через три месяца. Полученные им материалы не оказались панацеей и не давали ключа к немедленному раскрытию дела, но Босх сумел ухватиться за очень важную ниточку. А если учесть, что двадцать лет в расследовании смерти Аннеке Йесперсен не наблюдалось вообще никаких сдвигов, это было уже не так плохо.
Баллистическая экспертиза вывела Босха на Руфуса Коулмана – одного из наиболее одиозных членов банды «Роллинг-Сикстиз» из группировки «Крипс». Но сорокаоднолетний Коулман отбывал в это время срок за убийство в главной тюрьме штата Калифорния – Сан-Квентине.
Время близилось к полудню, когда дверь открылась и два тюремных надзирателя ввели Коулмана в комнату для допросов. С руками, скованными за спиной, его усадили на стул напротив Босха. Охранники предупредили своего подопечного, что будут следить за каждым его движением, и вышли, предоставив Босху и Коулману разглядывать друг друга.
– Ты ведь коп, верно? – спросил Коулман. – А ты знаешь, чем мне может аукнуться разговор с копом наедине, если эти двое за дверью пустят слушок?
Босх не ответил, всматриваясь в сидевшего перед ним человека. Ему показали фотографии из личного дела, но на них было только лицо. Он догадывался, что Коулман крепкий верзила – не зря он считался одним из главных костоломов «Роллинг-Сикстиз», – но не до такой же степени! Его визави состоял из мускулов почти скульптурной лепки, причем шея в буквальном смысле выглядела толще головы даже вместе с ушами. Благодаря шестнадцатилетним отжиманиям, подтягиваниям, приседаниям и прочим физическим упражнениям, которыми можно было заниматься в камере, его грудь далеко выступала за линию подбородка, а согнув руку в локте, он, казалось, мог бы бицепсом превратить в порошок скорлупу грецкого ореха. На фото в досье у него были искусственно обесцвеченные волосы, но теперь голова оказалось начисто выбритой, и кожу на ней он превратил в религиозное послание. По обе стороны тюремный татуировщик синими чернилами изобразил два одинаковых креста, увитых колючей проволокой. «Уж не попытка ли это воздействовать на комиссию по условно-досрочному освобождению? – подумал Босх. – Дескать, глядите, я обрел веру. Я спасен. Это же ясно обозначено на моем черепе!»