– Согласен. С этим что делать будем? – казак кивнул на труп.
– Пусть валяется, – брезгливо сказал Романов. Но Провоторов задумчиво произнес:
– Я тут поговорил… они в николаевском порту, когда металл под продажу пилили, угробили больше ста ребятишек. Девочек насиловали скопом, выдумывали всякое… в меру своей фантазии. Мальчишек еще живых в море бросали, потому что те работать не могли… кто убежать пытался – ноги и руки грузами отрывали и так оставляли умирать… Посему как-то оно не того. Уж не осуди.
Казак присел. Тремя сильными ударами отсек убитому голову, перевернул труп на живот и, рывком стащив с него камуфляжные штаны и трусы, уткнул голову носом между ягодиц. Выпрямился, вытерев тесак. Недобро усмехнулся:
– Найдут – злее будут. И глупее. У таких это под ручку ходит.
Романов безразлично зевнул и махнул рукой:
– Пошли, едем….
Танки Романов считал ерундой. Вряд ли бандиты соображали, как их использовать иначе, чем самоходки с усиленной броней. Больше всего Романов боялся, что банда, узнав о подкреплении поселковом и прикинув соотношение сил, подумает и… уйдет в лес. В этом случае она оказывалась разом в полном выигрыше. Романов или вынужден был уходить (и бросать поселок на растерзание) – или тратить время и людей на погоню за врагом по здешним чащобам и болотам.
Но Провоторов был прав, когда оценивал психологию бандитов. Видимо, сразу после обнаружения трупа своего «делегата-депутата» банда решила штурмовать поселок, предварительно раскурочив его, как только будет можно, из танковых орудий. С их направления это проще всего было сделать с верхушки сопки в полукилометре к северо-востоку над окраиной Осипенковки, где старая дорога выбиралась на высшую точку склона – и откуда хорошо был видел сам поселок. Ну а потом, заранее просочившись поближе к окраине, атаковать, и дело сделано. Кроме того, никто из банды не слышал слов Романова, и там все были уверены, что заложники обеспечат им преимущество, а боев в поселке не будет – эти пришельцы из Владика побоятся за мирное население. Обычная тактика любой сильной банды в боях с теми, кто защищает закон….
Танки – три «Т-72» – появились на дороге клином. Передний начал спускаться, чтобы занять позицию чуть ниже остановившихся борт о борт двух других. Так они могли стрелять все вместе. За двумя задними пряталось около десятка пехотинцев.
Это Романов видел хорошо и невооруженным глазом. Он стоял около одной из двух замаскированных на соседней сопке «ЗПУ», которые в случае чего должны были перекрыть огнем дорогу от вражеской пехоты. Но вскрик одного из стрелков и то, как он отшатнулся от прицела, явно увидев там что-то страшное, заставили Романова схватиться за бинокль.
На носах всех трех танков было распято тросами по нескольку человек – раздетые женщины и дети. Видно было, как почти все они рвутся, что-то кричат, плачут. Романов медленно опустил бинокль. Стрелок-порученец с сиденья второй «ЗПУ» медленно обернулся, посмотрел на командира огромными глазами…
– Слезь, – мягко сказал Романов мальчишке. – Я сам.
Парень сделал судорожно-радостное движение… и вдруг покачал головой. Скривился, выдавил:
– Вы не можете все… сами…
– Тогда давай. Стреляй точно. Очень точно.
Мальчишка кивнул, нагнулся над прицелом. Все четыре ствола изрыгнули длинные фонтаны рыжего пламени, плавно поворачиваясь, перечеркивая танковые носы. Романов смотрел в бинокль, не отрываясь. Потом пулемет замолк, и мальчишка, обхватив голову руками, сжался на сиденье.
Те, кто находился в танках, видимо, не ожидали такого. И, прежде чем раздался хоть один выстрел, Романов услышал с перевала чистый, сильный звук горна, дающего сигнал к атаке. И увидел во вновь поднятый бинокль, как слева и справа из кустов на обочине стали вылетать огненные плевки, врезаясь в броню танков – в ходовую часть, маски пушек сбоку, в корму корпусов… Засада, для которой он выделил половину дружины, начала работу. Видно было и то, как мечутся и падают пешие бандиты. А потом началась разноголосица хаотичной стрельбы у окраины поселка – на тропинках подкравшихся и ожидавших сигнала для атаки тремя группами бандитов окружили и уничтожали ополченцы, усиленные дружинниками…
Бой закончился за восемь минут.
Банда потеряла убитыми двадцать два бойца, считая танковые экипажи. Были убиты трое ополченцев и один дружинник.
Сдавшихся в плен и пойманных бандитов – двадцать восемь голов, больше половины банды – по приказу Романова закопали по шею в землю по обочинам дороги на перевале. И оставили так – только прочно заткнув рты, потому что хоровой отвратительный вой – даже не мат, а обычный трусливый вой ужаса – был слышен слишком далеко. Еще четверых бандитов убили в лагере в километре от перевала, освободив шестьдесят семь заложников; убить они никого не успели. А брать их живыми никто не подумал даже, потому что еще на подходе к лагерю наткнулись на двух молодых женщин – голые, те были повешены за ноги на деревьях, а внизу брошены три маленьких, по году-три, ребенка. Дети истошно кричали и плакали, пытаясь дотянуться до матерей, которые тоже судорожно извивались в петлях, силясь достать до малышей. И ни те, ни другие были не в силах что-то сделать.
Этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы брать кого-то из охранников живым не пришло дружинникам в голову. Все четверо могли быть довольны уже тем, что в ярости атакующие поспешили с убийством…
На носах танков от очередей пулемета погибли четыре молодых женщины и пятеро детей: две девочки и три мальчика пяти-двенадцати лет. Когда Романов верхом подскакал на перевал, их трупы уже сняли с машин (из них при беглом осмотре представлялось возможным восстановить лишь одну) и уложили на обочине. Над телом мальчика лет десяти, почти натрое перебитым пулями, жутко голосила прибежавшая из освобожденного лагеря еще молодая полуголая женщина – вырывала у себя клочья волос, билась о землю лицом, целовала ноги убитого и умоляла встать, просто встать, и все.
Стрелявший – четырнадцатилетний порученец Мишка Мазуров – прискакал вместе с Романовым, хотя тот пытался запретить. Но Мишка только яростно мотал головой. При виде женщины он даже не побледнел снова – почернел как-то. Неловко сполз с седла и пошел к ней, на ходу расстегивая большую кобуру «парабеллума». Встал рядом на колени, ткнул пистолет в руку раскачивающейся и непонимающе глядящей на него женщины и сказал тихо:
– Нате. Я его убил… – И огрызнулся вокруг – заранее: – Не делайте ничего! Ну, вы?!
И все замерли. Все. И конный конвой Романова. И сам Романов. И люди у танков. А Мишка вздохнул и наклонил голову.
Женщина удивленно посмотрела на пистолет. На Мишку. На мертвого мальчика. Опять на пистолет. Подняла его обеими руками и уперла в лоб Мазурову, прошептав – или выкрикнув, не понять было:
– За что?!
– Так было надо, – ответил мальчишка. – Ну… давайте. Давайте же! – Он стиснул кулаки и ударил ими по земле, по старому выщербленному асфальту. Со слезами крикнул: – Думаете, боюсь?! Не боюсь! И не стыдно мне – так надо было, надо! Мне… Стреляйте, ну?!