– Ну, во-первых… – Матвей взял со стола ручку. – «Посвящается» пишется не через «е», а через «я». Проверочное слово – «святой»… Нет, «свят».
Безухыч покорно кивнул:
– Ясно!
– А во-вторых, – продолжал Матвей, – кто это – «Р. К.»?
Безухыч помолчал, посопел немного, а потом неожиданно отрезал:
– А вот это не важно!
– Ну, не важно так не важно… – Матвей пожал плечами и стал читать стихи. Стихи были короткими.
Скоро, скоро Новый год,
Только я не праздную.
В голове, наоборот,
Бродят мысли разные.
Как сказать тебе, что ты —
Лучшая на свете?
Я б хотел тебе цветы
Принести в букете.
Только не нужны тебе
От меня подарки.
Я чужой в твоей в судьбе.
Это очень жалко.
«„Это очень жалко…“ – повторил Матвей в уме последнюю строчку стихотворения. – Так это ж прямо про меня написано, – подумал он. – Неужели бедный Безухыч тоже влюбился? Это просто эпидемия какая-то! Впору в нашей школе карантин объявлять!»
Истолковав по-своему долгое молчание Матвея, Безухыч сказал:
– Ну, чего? Фигня, да?
– Почему фигня?
Матвей внимательно посмотрел на восьмиклассника: такой толстенький, смущенный, глазки жалобно моргают за стеклами очков… «А в душе – прямо лорд Байрон какой-то!» – подумал Матвей про Беспалова. Он понял, что этот нелепый толстяк глубоко ему симпатичен.
– Ничего не фигня, очень даже хорошие стихи! – похвалил Матвей. – Ты хочешь поместить их в «Большой перемене»?
– Я посоветоваться хотел… – Безухыч снова бросил на Матвея просительный взгляд.
– О чем посоветоваться? Ну, не тяни ты резину! – произнес Матвей, заметив, что Безухыч начал, по своему обыкновению, «тормозить».
– Понимаешь, мне девчонка нравится одна… Ну, из моего класса…
– А, эта самая «Р. К.»? – догадался Матвей.
– Ну да… А я к ней подойти сам боюсь. Ну, чтобы сказать… Понимаешь?
Матвей кивнул. Еще бы не понимать! Он и сам больше полугода боялся подойти к Маше Копейко…
Ободренный вниманием, Безухыч продолжил:
– Ну вот. И я подумал: если стихи эти в газете напечатать, она прочитает и поймет… Ну, как я к ней отношусь. Как ты считаешь, я хорошо придумал?
«Вот тоже, нашел эксперта по части отношений с девчонками! – подумал Матвей. – Я со своими-то проблемами не могу разобраться!..» И сказал:
– Безухыч, ну ты пойми… Такие вещи каждый сам решает!
– Но у меня ж опыта совсем нет! – с отчаянием в голосе воскликнул Безухыч. – Ну, не знаю я, как с девчонками этими обращаться!
«Можно подумать, я знаю…» – мелькнула мысль у Ермилова. Он сказал:
– Ну, стихи я разместить могу. Только лучше знаешь что? Ты их своей этой «Р. К.» сам прочитай. Кто-то сказал, какой-то писатель, что ли: «Мужчины любят глазами, а женщины – ушами».
– Это в каком смысле? – испуганно спросил Безухыч.
– Ну, в смысле, – пояснил Матвей, – что парни западают больше на внешность девчонок, а девчонки, наоборот, на то, что им ребята говорят. Ну, там, красивые слова всякие. Стихи вот те же… А внешность для них не так уж и важна.
Помолчав, Безухыч изрек:
– Хороший, видно, этот писатель был! Ну, который так сказал. Ладно, пошел я. Подумаю, как дальше жить.
– Давай! – напутствовал его Матвей.
Но в дверях Безухыч остановился, обернулся и сказал:
– Да, спасибо тебе. Я подойду к тебе еще посоветоваться, если что?
Матвей пожал плечами:
– Да подходи, жалко, что ли!..
После этого разговора Матвей как-то даже приободрился. Может, потому, что он снова почувствовал себя кому-то нужным? А письмо Маше он писать отчего-то передумал.
Потом были выходные. Матвей провел их дома – идти никуда не хотелось. Несколько раз он порывался позвонить Маше. Но, взяв трубку, снова клал ее на место. Он понимал, что ничего хорошего из такого звонка не выйдет. Тогда он решил, что должен выбросить Машу Копейко из головы: ну, не судьба если, чего ж теперь делать! Зачем же зря себя мучить? Но Маша из головы никак не выбрасывалась. А память снова и снова подсовывала Матвею разные эпизоды из то го недолгого счастливого времени, когда он и Маша были вместе. Матвей подумывал даже напиться. Останавливало его только то, что в этом случае он уподобился бы Фриду. И хотя против Мишки Матвей теперь ничего не имел, но бродить, шатаясь, возле Машиного дома и нести всякую околесицу, как недавно это делал Фрид, Матвей не хотел. Он решил заняться уроками. Тем более что из-за своих неприятностей он в последнее время подзапустил химию и английский.
А в понедельник к Матвею подошла Авилкина. Вид у Саши был странный: она была такой важной и напыщенной, словно узнала только что, как спасти человечество от всех бед и напастей. И готова была, если ее хорошо попросят, поделиться с несчастным человечеством этой тайной.
– Матвей, – сказала Авилкина, – у меня есть к тебе очень серьезное дело. Оч-чень серьезное!
– Что-нибудь случилось? – Матвей даже испугался немного – так многозначительно Саша на него смотрела, говоря о серьезности своего дела.
– Случилось… – уклончиво ответила Авилкина. – Только давай говорить не в коридоре, ладно? А то подслушает еще кто-нибудь!
Матвей вздохнул и безропотно полез в карман, где он хранил ключ от редакторской комнатки.
Когда они пришли, Авилкина, настояв, чтобы Матвей непременно закрыл дверь изнутри, сказала:
– У меня есть бомба!
– Бомба?! – Матвей сразу же посмотрел почему-то на рюкзак Авилкиной. – Где? У тебя в сумке?
– Ермилов, ты тупой, да? – кротко поинтересовалась Авилкина. – Я говорю о бомбе в переносном смысле! У меня есть взрывная информация!
– Так… – понял Матвей. – Ну, давай, выкладывай…
И Авилкина рассказала. По ее словам получалось, что завуч Тереза Дмитриевна берет взятки с родителей новичков за то, что принимает их детей в школу.
– И ты не думай, Ермилов, что у меня нет доказательств, – говорила Саша оторопевшему Матвею. – У меня есть свидетель, который слышал, как наша «мать Тереза» вымогала деньги у отца одного из учеников – за то, чтобы его чадо взяли в школу в середине учебного года!
– И где же этот свидетель? – скептически поинтересовался Матвей, а сам подумал: «Да чушь это, не может быть! Ох уж эта Вилка с ее любовью к скандальным статьям!»
– Ага, дура я – информаторов своих сдавать! – заявила Авилкина. – Я этому человеку пообещала полную безопасность! Иначе он бы рта не раскрыл…