— И вы готовы принять участие в убеждении… нерешительных?
Клунг сурово сжал губы:
— Среди служителей Сха нет нерешительных. А что касается остальных… то до меня дошли слухи, что служители Фанера и его жен тоже озабочены деятельностью Корпусных школ в Венетии. Тамарис тоже на грани волнений. Так что не думаю, чтобы для убеждения имеющих власть в иных местах, еще не подвергнувшихся разлагающему влиянию Измененного настолько глубоко, как Элития, потребовалось бы приложить так уж много усилий.
Гость кивнул:
— Но вы понимаете, что устранение этой скверны будет лишь началом… партии, причем следующий ход сделает Измененный?
Рот Сха мысленно усмехнулся. Похоже, окунь заглотнул наживку.
— Несомненно… несомненно… Но все дело в том, что никто не собирается оказывать Корпусу серьезного вооруженного сопротивления. Во всяком случае, У НАС дело обстоит именно так. Пусть даже Корпус войдет в Сетх. Пусть Измененный потребует репараций. Верховный готов выплатить любые, самые неразумные репарации и даже изрядно уменьшить армию. Это и к лучшему. Когда чернь наконец поймет, КТО главный виновник их голода и нищеты, у нас окажется недостаточно сил, чтобы сдержать голодные бунты и оградить обучителей вновь отстроенных школ (а я не собираюсь мешать Измененному их отстраивать) и небольшие гарнизоны, оставленные для их защиты, от лавины оголодавших и жаждущих мести простолюдинов. Многие из которых, несомненно, окажутся обученными солдатами, выброшенными из армии после сокращений.
Гость несколько мгновений молчал, размышляя над сказанным, затем восхищенно цокнул языком:
— Воистину мудрость служителей Сха не знает границ. Недаром среди большинства цивилизованных народов Отец-змея является символом разума. Я немедленно доведу до Хранителей ваши мудрые мысли…
На следующее утро гости Рта Сха тронулись в обратный путь. Когда мрачная громада Храма скрылась за волнистой линией горизонта, старший повернулся к своему младшему товарищу и, скривив губы в насмешливой улыбке, презрительно произнес:
— Теперь ты понял, Играманик, в чем заключается величие Ордена? Мы готовы были выступить еще два года назад. Но тогда мы оказались бы одни, а те, кто сейчас умолял нас стать союзниками, со злорадством наблюдали бы, как Измененный гоняется за остатками Ордена, будто стая гончих за лисой. Так что мы набрались терпения и попытались вложить в головы этих тупоумных прислужников каменных идолов наши собственные мысли… ну, и слегка подтолкнуть Грона к активным действиям. — Он хохотнул, — Нет, ты вспомни, с каким апломбом этот мелкий служка окраинного божка излагал передо мной мои же собственные идеи! — Старший бросил быстрый взгляд через плечо, проверяя, не услышали ли чего подозрительные храмовые стражники, составляющие их охрану и почетный эскорт, и, понизив голос, добавил: — Так что теперь первый удар Измененного обрушится именно на них. А уж мы постараемся этим воспользоваться…
— Команда-а-а, разой-дись!
Четкий строй слегка вздрогнул и потерял свою безупречную четкость. И сразу стало видно, что стоящие в строю люди никакие не военные. Одеты они были довольно разношерстно: одни — в короткие туники, другие — в принятые среди горцев Атлантора бешметы и жилеты, а кое-кто щеголял в горгосских и венетских нарядах. У большинства за плечами висели туго набитые мешки, когда-то, вероятно, выглядевшие абсолютно одинаковыми, но с тех пор успевшие изрядно пообтрепаться и обрасти разноцветными заплатами и шрамами грубой штопки, а у ног некоторых стояли слегка пооббитые морские рундучки. Впрочем, пока эти люди стояли в строю, вся эта разношерстность совершенно не резала глаз, ее затмевала четкость линий коротко остриженных затылков, вскинутых подбородков и разведенных на строго выверенное расстояние носков.
Хотя отданная команда предписывала разойтись, большинство людей остались на своих местах, только развернулись друг к дружке. Кое-где вспыхнул разговор, кто-то достал кисеты с «чихальником», кто-то — фляги. Этих людей связывало слишком многое, чтобы вот так сразу выкинуть последние пять лет своей жизни и разбежаться в разные стороны. Корпус дал им очень многое: силу, уверенность в себе, гордость, а некоторым и шанс начать жизнь сначала. Недаром в Корпусе было очень много людей, которые после «давильного чана» меняли свои имена на прозвища. Как видно, имена эти стоили того, чтобы их навсегда забыть. Но дело было не только в этом. Корпус… это было что-то особенное, эта была жизнь. Жизнь трудная, наполненная свистом стрел, многосуточными маршами, тяжкой работой, но жизнь, в которой каждый из них мог быть полностью уверен в том, кто с ним рядом, в том, кто стоит с ним спина к спине. Бывший раб или портовый нищий, которые раньше, заслышав свист бича надсмотрщика или топот портовой стражи, тут же спешили забиться в самую узкую щель, моля всех известных богов, чтобы на этот раз беда обрушилась на кого-то другого, только не на него, теперь, спустя пять лет, знали, что есть на свете люди, с которыми они примут все — и бич, и меч врага, и мор… потому что: «Мы заботимся о Корпусе, Корпус заботится о нас».
— Ба-а-а, никак Кремень?
Крепкий невысокий мужчина со слегка кривоватыми ногами и ежиком седоватых волос обернулся на голос:
— А, это ты, Булыжник… Давненько не виделись. Подошедший ухмыльнулся:
— Да почитай с самого «давильного чана». А ты, я вижу, до сержанта дослужился. — Он показал кивком на пятно на левом плече, своей формой напоминавшее сержантский шеврон. Пятно явственно выделялось своей яркостью на выгоревшем фоне.
Тот, кого назвали Кремнем, усмехнулся в ответ:
— Ты, я гляжу, тоже. — И он кивнул на точно такое же пятно на левой стороне груди товарища; такое расположение показывало, что обладатель сержантского шеврона служил во флоте. — Ты тоже в этой партии? И как, уже надумал, куда двинуть?
Булыжник вытянул губы трубочкой, отчего его лицо приняло задумчиво-лукавое выражение:
— Кто знает, кто знает… — Он помедлил. — Ты как, все еще со зверем?
Кремень помрачнел и несколько секунд стоял молча, видимо вспоминая что-то неприятное, потом вновь поднял глаза на собеседника:
— И да, и нет. Коготь… его зарубили. Но я выдрессировал щенка из его последнего помета. Его зовут Джуг.
Булыжник удовлетворенно кивнул:
— Я на это надеялся.
Кремень нахмурился, но служба в Корпусе в первую очередь приучает к сдержанности, поэтому он нарочито ленивым движением потянулся к висящему на поясе кисету с размятыми сушеными листьями «чихальника», захватил горсть, неторопливо скатал шарик, засунул в левую ноздрю, втянул воздух, на мгновение замер… и оглушительно чихнул. Бывший сержант Булыжник наблюдал за его манипуляциями с кривой усмешкой.
— Ну что, так и будем стоять? Или все-таки пойдем пропустим по кружечке? — наконец выдавил из себя Кремень.
Булыжник рассмеялся:
— Когда это сержант-ветеран отказывался от доброго пойла? Таверна «Рыбий коготь» ничем не отличалась от таких же таверн, частой сетью облепивших порты и рыночные площади — закопченный потолок, длинные столы с лавками вдоль стен, очаг с вертелом и короткая стойка для тех, кто зашел лишь пропустить стаканчик-другой. Только она была немного почище, лавки и столы были покрыты кое-какой резьбой, а стоявшие на стойке стаканы и кружки выглядели (в отличие от большинства таких же заведений, где подобные предметы использовались до тех пор, пока не протирались до дыр) почти новыми. Два ветерана уселись у дальней стены. Не успели они опустить на лавки свои сухопарые зады, как у стойки возникла упитанная служанка с симпатичными ямочками на щеках: