Me quoque fata regunt [1]
1700 год до Р. X.
Шел месяц фаменот [2] . Лучезарный Амон-Ра [3] , давно уже миновавший звезду Сотис [4] , неторопливо входил в знак Весов. Воды Нила убывали, ставшие бурыми от взвешенного плодородного ила, по священной реке, обходя мели, плыли нескончаемые вереницы плотов, груженных пшеницей и ячменем второго урожая. Гранатовые и апельсиновые рощи окутались кружевом цветов, в самом разгаре была уборка клевера, в пойме реки в гуще молодой растительности резвились священные ибисы. Природа просыпалась: близилась весна.
Было раннее утро. Солнце едва успело превратить Большие Пирамиды в три сверкающие огнем звезды, как на дороге, ведущей в Мемфис [5] , показался отряд секироносцев.
Странные это были воины. Их головы и лица были выбриты наголо, а командовавший отрядом высокий широкоплечий человек, медно-красная кожа которого говорила о египетском происхождении, носил через левое плечо шкуру пантеры и походил более на жреца, чем на офицера.
В самой гуще воинов, неприметные для любопытных взглядов, плелись двое совершенно обнаженных мужчин. В одном внимательный наблюдатель сразу узнал бы потомка воинственных гиксосов [6] , а внешность второго говорила сама за себя — это был эфиоп. Руки их были туго скручены за спиной и привязаны тонким, идущим через грудь шнуром к паху, отчего каждый шаг причинял пленникам мучительную боль. Однако они не издавали ни звука: глубоко, до самого корня, в языки им были воткнуты острые, пропитанные парализующим составом шипы дерева хиру. Утренний ветерок шевелил листья сикоморов и тамариндов, бронзовые боевые топоры с клинками в виде кос пускали солнечные зайчики, из-под подошв солдатских сандалий в воздух вздымалась оранжевая пыль. Она липла к коже, забивалась под назатылочные платы и под густо насурьмленные веки, вызывала слезы и мешала дышать.
Наконец впереди показалась громада храма Великого Андрогина Птаха [7] , египтянин в шкуре пантеры двинулся быстрей. Сейчас же солдаты принялись колоть пленников бронзовыми кхопишами [8] в ягодицы, заставляя их, таким образом, ускорить шаг, и через полчаса отряд очутился во внешнем дворе, огражденном вместо стен одноэтажными строениями с плоскими крышами. Посередине пролегала аллея сфинксов, заканчивавшаяся у массивных, покрытых иероглифами ворот, по обеим их сторонам небо подпирали громадные известняковые стелы-пилоны. Словно пара гигантских фаллосов, они вздыбливались к лону небес, символизируя могущество фараона, бессмертие богов и нерушимость истинной веры.
По знаку командира солдаты вошли в ворота и, оказавшись во внутреннем дворе, стали спускаться по истертым каменным ступеням в подземный ярус храма. Путь был всем хорошо знаком, — несмотря на полумрак, ноги воинов, обутые в крепкие сандалии из кожи буйвола, уверенно шагали по гранитным плитам. Шли недолго, очутившись наконец в просторном полукруглом зале, отряд разделился. В предвкушении кисловатого, хорошо утоляющего жажду пива и ячменных лепешек, густо натертых чесноком, солдаты поспешили на поверхность, а одетый в шкуру пантеры командир остался наедине с дрожащими от ужаса пленниками.
Как только наступила тишина, он прикоснулся к узору на стене и, отодвинув в сторону массивную панель, повел связанных за собой по открывшемуся узкому проходу. Путь их был недолог, — коридор скоро уперся в бронзовую плиту, сразу за которой начинался огромный многоколонный зал, истинные размеры которого терялись в темноте. В зыбких отсветах факелов изображения богов казались объемными и живыми, создавалось впечатление, что они вот-вот сойдут со стен. Тайная премудрость иероглифов, разноцветье восковых красок — все терялось под покровом мрака, ярко освещен был только центральный орнамент, представлявший собой парящую сферу с двумя змееобразными отростками, в которой каждый посвященный узнавал Великий символ динамического цикла мироздания.
Тем временем, бросив пленников на гранитные плиты пола, египтянин ударил в бронзовую доску, и низкий вибрирующий звук, многократно усиленный акустикой помещения, гулко разнесся под высокими каменными сводами.
Его услышали. Вскоре где-то вдалеке с рокотом отошла в сторону каменная плита, послышались негромкие шаги, и, освещая путь факелом, появился человек. Увидев его, одетый в шкуру почтительно склонился, а пленники вздрогнули и уткнулись лицами в пол.
Вошедший был высокого роста, с гладко выбритым волевым лицом цвета красной бронзы. На груди его покоился крест Иерофанта, с тремя горизонтальными поперечинами, символизирующими триединое устройство вселенной, носить такой в храме Птаха имел право лишь Верховный Мистик, преподобный Фархор, — Тот, кто созерцает Великого. Какое-то время святейший рассматривал распростершихся у его ног пленников, затем перевел свой взгляд на человека в шкуре пантеры, и в тишине подземелья раздался низкий, ничего не выражающий голос:
— Видел ли твой Ка [9] тело убитого, брат Хафра? Услышав это имя, пленники в ужасе забились, а начальник жреческой стражи, чьим именем матери пугали не в меру расшалившихся детей, поднял голову и взглянул Великому Иерофанту в глаза: