Понижаю голос почти до шепота:
– Она не хочет, чтобы беседа была зафиксирована.
– Чак, – раздается голос Терезы с лестничного пролета над нами. – Пропусти его.
Я киваю Терезе. В коридоре чисто, мусор убран, но разбитые лампочки еще не заменены, так что пока я направляюсь к камере, то попеременно миную участки света и темно-лиловой тьмы.
Достигаю Северного коридора. Прежде чем зайти в нужную камеру, подхожу к женщине, сидящей в углу. Она – среднего возраста, с раскосыми глазами и жестким морщинистым ртом. Выглядит так, как будто абсолютно все ей надоело, особенно я.
– Привет, – обращаюсь я к ней. – Меня зовут Тобиас Итон. Я забираю заключенного по приказу Эвелин Джонсон.
Когда она слышит мое имя, выражение ее лица не меняется. Она никак на меня не реагирует. Как же мне достучаться до ее сознания? Но спустя полминуты она достает из кармана клочок смятой бумаги и расправляет его на ладони. Это список арестантов и номера их камер.
– Имя? – равнодушно произносит она.
– Калеб Прайор. 308A.
– Ты сын Эвелин?
– Ну да, – говорю я.
Похоже, она не одобряет слово «ну», но подводит меня к металлической двери с номером 308А. Не думал, что нашему городу нужно столько тюремных клеток. Женщина набирает код, и замок со щелчком открывается.
– Я должна притворится, что ничего не замечаю? – спрашивает она.
Наверное, она думает, что я собираюсь убить Калеба.
– Правильно, – отвечаю я.
– Тогда сделай одолжение, замолви за меня словечко перед Эвелин. Устала вкалывать в ночную смену. Я – Дреа.
– Конечно.
Она сминает бумажку в кулаке, запихивает ее обратно в карман и удаляется. Я дожидаюсь, пока Дреа не вернется на свой пост. По-моему, ей все опостылело. Интересно, сколько людей бесследно исчезли отсюда за время правления Эвелин?
Вхожу. Калеб Прайор сидит за металлическим столом, согнувшись над книгой. Его волосы свалялись.
– Ты чего пожаловал?.. – бурчит он.
– Мне неприятно прерывать твое уединение… – делаю паузу.
Надо преподать Калебу урок.
– Знаешь, не могу сказать, что мне это неприятно. Твою казнь решили не откладывать. Она состоится сегодня ночью.
Мне удалось привлечь его внимание. Он смотрит на меня дикими, широко распахнутыми глазами, как дичь, нос к носу столкнувшаяся с охотником.
– Ты шутишь?
– Я неважный шутник.
– Нет, – трясет он головой. – У меня есть еще пара недель, только не сегодня, нет…
– Если ты сейчас заткнешься, я подарю тебе ровно час, чтобы ты привык к новой информации. А если нет, я нокаутирую тебя и застрелю в каком-нибудь переулке. Выбор за тобой.
Наблюдать за эрудитом то же самое, что следить за механизмом часов: шестеренки цепляются друг за друга и поворачиваются, чтобы сформировать определенный результат. В данном случае – осознание неминуемой гибели.
Внезапно Калеб хватает стул и замахивается им. Он сильно бьет меня ногой и выскакивает наружу. Бегу за ним по коридору, мою ладонь саднит. Я оказываюсь проворнее и врезаюсь ему в спину. Он растягивается на полу ничком, не успев сгруппироваться. Я прижимаю его коленом, стягиваю ему запястья пластиковым шнуром. Он стонет, когда я поднимаю его на ноги, из носа у него течет кровь. Дреа таращится в одну точку.
Тащу его к аварийному выходу. Мы спускаемся по узкой лестнице, эхо наших шагов звучит глухим диссонансом. Когда мы достигаем самого низа, я стучу в дверь. Мне открывает Зик, на его лице глупая улыбка.
– Были проблемы с охранниками?
– Нет.
– Дреа такая… ей на все наплевать.
– Точно.
– Я не удивлен. Это Прайор?
– Собственной персоной.
– Почему у него кровь?
– Потому, что он придурок.
Зик дает мне черную куртку с эмблемой бесфракционников. Она нашита на воротник.
– Не знал, что идиотизм имеет подобные симтопы.
Набрасываю куртку на плечи Калебу и застегиваю на его груди одну из кнопок.
– Я думаю, что это – новый симптом, – заявляю я. – Снаружи чисто?
– Да, я проверил. – Зик протягивает мне пистолет. – Он заряжен. Кстати, не забудь мне врезать. Я же буду заливать бесфракционникам, что ты отнял у меня ствол.
– Ты действительно хочешь, чтобы я ударил тебя?
– Слушай, просто вмажь мне, Четыре.
Мне драться нравится. Люблю ощущение взрывной силы, энергии и чувство некоей избранности. Но я ненавижу эту часть себя, именно она испорчена во мне больше всего.
Сжимаю ладонь в кулак, Зик собирается с духом.
– Только быстро, моя прелесть, – хмыкает он.
Я бью его прямо в челюсть. Останется хороший синяк, – алиби Зику будет обеспечено. Он стонет. Боль пронзает и мою руку, я трясу ей.
– Отлично, – сплевывает на пол Зик. – Кажется, хватит.
– Мне тоже.
– Вероятно, я тебя не увижу? Другие, возможно, вернутся, но ты… – он замолкает, но потом продолжает: – Просто мне кажется, что ты будешь только рад бросить все здесь.
– Да, ты прав. – Я смотрю на свои ботинки. – Уверен, что не хочешь пойти с нами?
– Не могу. Шона ни за что не согласится отправиться туда, куда вы, ребята, собираетесь. А я не должен ее оставлять, – он ощупывает свою челюсть и добавляет: – Присмотри там, чтобы Юрайя не напивался, ладно?
– Заметано, – говорю я.
– Нет, ты пообещай мне, – говорит он, и его голос начинает звучать низко, как всегда, когда он хочет подчеркнуть серьезность своих слов. – Обещай, что присмотришь за ним.
С того момента, как я их встретил, я всегда понимал, что Зик и Юрайя ближе друг к другу, чем большинство братьев. Они потеряли отца, будучи маленькими. Подозреваю, что после его смерти Зик полностью сосредоточился на своем брате. Не могу даже представить, каково это для Зика, видеть, как Юрайя покидает город, тем более, что тот сейчас совершенно раздавлен гибелью Марлен.
– Ладно, обещаю, – соглашаюсь я.
Я знаю, что мне давно пора уходить, но задерживаюсь еще на некоторое время, чувствуя всю значимость момента. Зик был одним из первых, с кем я близко сошелся у лихачей, после того как пережил инициацию. Затем он работал со мной в контрольной комнате, наблюдая за камерами и составляя идиотские программы, выводящие на экран случайные слова и числа. Он никогда не спрашивал у меня моего настоящего имени или того, почему я, заняв первое место при инициации, стал охранником и инструктором, вместо тогочтобы оказаться в руководстве. Он вообще ничего от меня не требовал.