И отчего Эдит впала в такое отчаяние? Может, от одиночества?
– Меня заинтересовал правовой прецедент дачи согласия от имени своих потомков, – говорит Калеб. – Я думаю, что подразумевается экстраполяция согласия на детей в возрасте до восемнадцати лет, но все равно… как-то странно.
– А по-моему, мы всегда решаем судьбы наших детей, – отвечаю я. – Выбрали бы мы с тобой наши фракции, если бы мама и папа не стали альтруистами? Кто знает… Но, может, мы бы тогда не чувствовали себя такими… придушенными. И стали бы совсем другими людьми.
Мысль, закравшаяся в мою голову, кажется мне довольно скользкой:
– И брат не предал бы свою сестру, – добавляю я, уставившись на стол.
Последние несколько минут мы с Калебом отлично притворялись. Как бы долго человек ни пытался игнорировать правду, она опять выплывет наружу. Я поднимаю голову и смотрю на Калеба. Он такой же, каким был в плену – в штаб-квартире эрудитов. Но сейчас я слишком устала, чтобы продолжать с ним бороться или слушать его жалкие оправдания. Я только спрашиваю:
– Эдит присоединилась к эрудитам, не так ли? Хотя она и назвалась именем альтруистов?
– Точно. – Похоже, он даже не заметил изменения моего тона. – На самом деле, большинство наших предков – эрудиты. Нет, было несколько альтруистов и пара правдолюбов, но линия просматривается достаточно последовательно.
Мне становится холодно, и я начинаю дрожать. Наверное, я расколюсь на кусочки прямо на его глазах.
– Ты использовал все как предлог, – догадываюсь я. – И присоединился к эрудитам. Я имею в виду, если ты был одним из них, то лозунг «фракция выше крови» вполне отвечает твоей вере, да?
– Трис… – начинает он.
Но я и понимать не желаю. Я встаю.
– Что ж, ты рассказал мне об Эдит, я тебе – о нашей матери. А теперь – прощай.
Иногда, он вызывает во мне сочувствие, а иногда – я буквально вижу, как мои руки сжимаются на его горле. Но на этот раз мне просто хочется убежать. Выхожу из комнаты, и мои ботинки скрежещут на кафельном полу, пока я лечу обратно в отель. Я останавливаюсь, когда чувствую цитрусовый запах.
Тобиас стоит в коридоре. Я запыхалась, кровь сильно шумит у меня в ушах, меня переполняют удивление, гнев и тоска.
– Трис, – окликает Тобиас. – Ты в порядке?
Я качаю головой, и вдруг со всей силы прижимаю его к стене и нахожу его губы. Какое-то мгновение он пытается оттолкнуть меня, но потом отвечает на мой поцелуй. Все уже неважно. Мы не были вместе много дней, недель, месяцев и столетий.
Его пальцы гладят мои волосы, и я держусь за него руками, чтобы не упасть, мы упираемся друг в друга, как два клинка, застрявшие в патовой ситуации. Он сильнее всех, кого я знаю, и горячее, чем любой другой. Он – моя великая тайна, которую я сохраню до конца жизни. Тобиас страстно целует меня в шею, проводит руками по моему телу и обхватывает меня за талию. Я цепляюсь пальцами за его ремень, мои глаза закрываются. В этот момент я точно знаю, чего хочу: сбросить с себя всю одежду, уничтожить все, что разделяет нас, наше прошлое, настоящее и будущее.
Но в коридоре раздаются шаги, смех, и мы испуганно отшатываемся друг от друга. Кто-то, похоже, Юрайя, свистит, но я едва его слышу. Тобиас пристально смотрит на меня. Мы оба молчим.
– Заткнись, – наконец кидаю я Юрайе, не отрываясь от милого взгляда.
Юрайя и Кристина проходят мимо нас в комнату. Мы с Тобиасом идем вслед за ними, будто ничего не случилось.
Едва моя распухшая от мыслей голова касается подушки, я слышу хруст под моей щекой. Под наволочкой – записка. «Встретимся у входа в отель в одиннадцать. Нита»
Смотрю на Трис. Она растянулась на раскладушке, прядь волос, накрывшая ей лицо, слабо колышется. Не хочется ее будить, но я чувствую себя странно: ведь я отправляюсь ночью на встречу с чужой девушкой. А только что мы поклялись быть честными друг с другом. Гляжу на часы: 10:50. Нита – просто друг, к тому же у нее наверняка срочное дело. Завтра я сообщу обо всем Трис.
Откидываю одеяло и сую ноги в ботинки, последнее время я сплю, не раздеваясь. Прохожу мимо кроватей Питера и Юрайи. У последнего из-под подушки выглядывает фляжка. Аккуратно вытягиваю ее и прячу под одеяло на одной из пустых коек. Мне стыдно, что я присматриваю за ним далеко не так хорошо, как обещал Зику.
Выхожу в коридор, завязываю шнурки, приглаживаю волосы. После того, как я покинул альтруистов, я не стригусь. Мне хотелось, чтобы лихачи видели во мне потенциального лидера, но я скучаю по-старому ритуалу, по стрекотанию машинки для стрижки. Мои руки еще помнят заученные осторожные движения. Когда я был маленький, отец стриг меня в коридоре на верхнем этаже нашего дома. Он был неаккуратен и царапал мне то затылок, то ухо. Но он никогда не ворчал. Мне кажется, это кое о чем говорит.
Появляется Нита, постукивая каблучками. Сегодня на ней белая футболка с короткими рукавами, волосы откинуты за спину. Она улыбается одними губами.
– Ты какая-то встревоженная, – говорю я.
– Так и есть, – отвечает она. – Пойдем.
Она ведет меня полутемными коридорами, почти пустыми, если не считать редких уборщиков. Похоже, они знают Ниту: каждый приветственно ей машет. Она зябко засовывает руки в карманы. Когда мы случайно встречаемся взглядами, она быстро отводит глаза.
На двери, через которую мы проходим, нет сканера, очевидно, ее не нужно запирать. За ней – круглая комната, с люстрой из стеклянных подвесок на потолке. Полы – из темного полированного дерева, а стены покрыты бронзовыми листами. На них начертаны имена. Их – тысячи, если не больше.
Нита останавливается и широким жестом обводит помещение:
– Здесь – родословные жителей города Чикаго, – говорит она, – ваши генеалогические древа.
Приближаюсь к одной из стен и читаю имена, пытаясь найти знакомые. В конце концов, обнаруживаю: Юрайя Педрад и Иезекииль Педрад. Возле них – буковки «ЛЛ» и точка рядом со словом «Юрайя». Ее вырезали совсем недавно. Думаю, его так пометили потому, что он – дивергент.
– А где здесь мое? – спрашиваю я.
Она пересекает комнату и дотрагивается до одной из панелей.
– Поколения считаются по женской линии. Вот почему в записях Джанин сказано, что Трис – это второе поколение, ведь ее мать родилась за пределами города. Но мы никогда не узнаем, как Джанин это выяснила.
С трепетом приближаюсь к панели, на которой написано мое имя. Вижу вертикальную линию, соединяющую Кристин Джонсон с Эвелин Джонсон, и горизонтальную – от Эвелин Джонсон к Маркусу Итону. А под ними находится и Тобиас Итон. Буквы рядом – «АЛ», и тоже есть точка, хотя на самом деле не дивергент.
– Первая буква – твоя фракция по рождению, – объясняет Нита, – а вторая – фракция, выбранная тобой. Они думали, что так они проследят путь генов.