"Осип весел. Там было так… Осип пленил партийное руководство и имел лошадей и автомобиль и разъезжал по округе верст за 60-100… знакомиться с делом… А фактически это может быть материал для новых «Чернозёмов» (имеется в виду стихотворение с этим названием, написанное в апреле 1935-го. — В.К.). Говорит: "Это комбинация колхозов и совхоза, единый район (Воробьевский) — целый Техас… Люди слабые, а дело делают большое — настоящее искусство, как мое со стихами, там все так работают". О яслях рассказывает, о колхозниках… Факт тот, что он… видел колхоз и его воспринял… Как ребенок мечтает поехать еще туда".
Кто-либо, по всей вероятности, скажет, что Осип Мандельштам крайне «идеализировал» увиденную им жизнь. Однако в сравнении с началом 1930-х годов жизнь деревни, без сомнения, изменилась в "лучшую сторону": созидание шло в ней на смену разрушению. И, конечно же, поворот в отношении поэта к Сталину (пусть опять-таки «неадекватный», с крайней "идеализацией") был порожден не самодовлеющим стремлением «слиться» (по слову М.Л. Гаспарова) с его многочисленными воспевателями (ведь их было немало и в 1933 году, — в том числе близко знакомые поэту Пастернак, Тынянов, Чуковский, Эренбург и т. д., — но Мандельштам тогда противостоял им), а поворотом в самом бытии страны — поворотом, который Осип Эмильевич, как ясно из только что приведенной информации, лично и горячо воспринимал.
Впрочем, М.Л. Гаспаров в другом месте своей книги дает совершенно верное определение исходного смысла мандельштамовской «оды» Сталину — в сопоставлении со смыслом памфлета 1933 года:
"В середине «Оды»… соприкасаются… прошлое и будущее — в словах "Он (Сталин. — В.К.) свесился с трибуны, как с горы. В ряды голов. Должник сильнее иска". Площадь, форум с трибуной… это не только площадь демонстраций, но и площадь суда. Иск Сталину предъявляет прошлое за все то злое, что было в Революции и после нее (разумеется, включая коллективизацию. — В.К.); Сталин пересиливает это светлым настоящим и будущим… Решение на этом суде выносит народ… В памятной эпиграмме против Сталина поэт выступал обвинителем от прошлого — по народному приговору он не прав…" (цит. соч., с. 94), — надо думать, "не прав" именно теперь, в 1937-м, когда безмерно трагическое время коллективизации — это уже "прошлое".
* * *
Пришвин, Булгаков, Мандельштам… Это настолько высокие и весомые личности (и вместе с тем глубоко своеобразные), что их сознание и поведение в 1930-х годах уместно рассматривать как часть, как компонент самой истории страны. И изменение их восприятия Сталина или, вернее, экономико-политического курса, осуществлявшегося под знаком этого имени, являло собой отнюдь не какое-либо «приспособленчество», а изменение основы, стержня общественного сознания России, которое не могло не «одобрять» переход — или хотя бы установку на переход — от разрушения к созиданию.
Естественно, встает вопрос о том, как понимать тогда жестокий конец Осипа Мандельштама, который был 2 мая 1938 года вновь арестован (срок его ссылки за стихи о Сталине окончился за год до того, 16 мая 1937 года), приговорен к пяти годам лагеря и вскоре умер там (27 декабря 1938 года)…
Как уже говорилось, Мандельштама нельзя причислить к тому слою и типу людей, против которых был целенаправлен террор 1937 года, о чем, между прочим, писала и его вдова. Весьма показательно, что отдавший приказ об аресте поэта в 1934 году Агранов был арестован 20 июля 1937 года (то есть намного раньше вторичного ареста Осипа Эмильевича) и расстрелян 1 августа 1938 года (за месяц до того, как поэта отправили в лагерь).
А допрашивавший Мандельштама в 1934 году Шиваров был арестован на полгода раньше него, в декабре 1937-го, отправлен в лагерь и там в июне 1938-го (опять-таки раньше гибели поэта) покончил с собой.
Эти факты сами по себе побуждают задуматься о сути происходившего. Главнейшим словом в терроре 1937-го было слово «троцкизм»; даже судебный процесс над Бухариным и присовокупленными к нему лицами назывался процессом над "Антисоветским правотроцкистским блоком", — что несло в себе привкус абсурда, ибо Бухарин, находясь у власти, выступал как антипод Троцкого…
И в "Обвинительном заключении" по «делу» 03. Мандельштама от 20 июля 1938 года утверждалось, что он-де "разделял троцкистские взгляды". А в постановлении "Особого совещания" ("ОСО") НКВД от 2 августа сказано, что О.Э. Мандельштам осужден "за к.-р. деятельность". Уже шла речь о том, что «контрреволюционный» по своей внутренней сути переворот преподносился как борьба с "к.-р."; стоит сообщить, что подписавший постановление "ответственный секретарь ОСО тов. И. Шапиро" был арестован всего через три с небольшим месяца, 13 ноября 1938 года (когда поэт еще был жив) и позднее расстрелян.
Разумеется, Осип Эмильевич не имел отношения ни к троцкизму — вдова поэта вспоминала, как он, находясь в столовой и узнав, что туда идет Троцкий, убежал, бросив столь ценимый тогда обед, — ни к тому, что, согласно верному определению Георгия Федотова, подразумевалось под «троцкизмом». Большинство репрессированных в 1937-м, разумеется, отнюдь не принадлежали к троцкистам как таковым, но так или иначе были причастны к тому, что Федотов определил словами «революционный», "классовый", "интернациональный".
Однако едва ли есть основания связывать с этим слоем людей Осипа Мандельштама и тем более о. Павла Флоренского, который был 25 ноября 1937 года приговорен «тройкой» Ленинградского УНКВД во главе с комиссаром ГБ 1-го ранга Ваковским (Штубисом) к расстрелу "за к.-р. троцкистскую деятельность" и расстрелян 8 декабря 1937-го (самого Ваковского арестовали через четыре месяца, 29 апреля 1938 года, и расстреляли 29 августа).
В высшей степени показательна в этом отношении и история гибели Николая Клюева. Томское УНКВД также собиралось обвинить его в троцкизме (абсурдном — "правом"), но 25 марта 1937 года на совещании руководящих сотрудников ГБ Западно-Сибирского края выступал прибывший из Москвы начальник контрразведывательного отдела ГУГБ НКВД, комиссар ГБ 2-го ранга Миронов, который дал следующее указание: "Клюева надо тащить по линии монархически-фашистского типа, а не на правых троцкистов".
Правда, и предложенное обвинение было неуместным, ибо Николай Алексеевич в свое время подвергался тюремному заключению как раз за борьбу против монархии, но обвинение в троцкизме являлось просто нелепым.
Томские чекисты последовали указанию Миронова, и Клюев был расстрелян как «монархист» в конце октября 1937 года; к тому времени Миронов уже давно (14 июня) был арестован, — расстрелян он был позже, в 1938-м.
Приведенные факты важны для понимания ситуации того времени, но, прежде чем подводить итоги, вернемся к Осипу Мандельштаму, о судьбе которого, кстати сказать, так беспокоился в своей сибирской ссылке Николай Клюев (см. выше).
Считается, что главным или даже единственным виновником второго ареста Осипа Эмильевича (2 мая 1938 года) был бывший секретарь РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей), а с 1936 года "ответственный секретарь" Союза писателей СССР В. Ставский (В.П. Кирпичников, 1900–1943; погиб на фронте). 16 марта 1938 года он направил на имя наркомвнудела Ежова письмо с «просьбой»: "помочь решить… вопрос об О. Мандельштаме".