То есть эти вот два факта говорят о том, что за короткий, необычайно короткий срок с 1612 года, когда наступило конечное разорение, как тогда думали люди, — произошло такое колоссальное воскрешение страны. Это, можно сказать, удивительная черта нашей истории!
Возьмите 1917 год. Знаменитый тогда писатель Алексей Ремизов пишет «Слово о погибели Земли Русской». Он выражал мнение очень широких слоев, ну, скажем так, деятелей культуры: все кончено. Причем это было, кстати, до Октябрьской революции — в Февральской, он считал, уже все было кончено.
Вик. К. Ну, так писали многие, конечно. Многим так представлялось.
Вад. К. А он прямо назвал свое произведение, повторив то, что было написано при монгольском нашествии: «Слово о погибели Земли Русской».
Вик. К. Да, ведь еще при монгольском нашествии так же было, потом в 1612 году…
Вад. К. Ну вот, надо представить: не прошло и тридцати лет после того, как это сказал Ремизов, — и мы смогли победить величайшую в истории военную машину, самую мощную, самую страшную. А еще через несколько лет первыми вышли в космос. Первыми в мире! Словом, такого рода прогнозы рискованны. Я человек, мягко выражаясь, уже далеко не молодой, я не буду говорить, что абсолютно уверен в том, что через тридцать лет наша страна обязательно предстанет уже в каком-то новом своем величии. Не собираюсь утверждать, что это будет именно так. Но в то же время, ссылаясь на исторические прецеденты, хочу заметить, что исключить это тоже нельзя.
Глубоко убежден во всяком случае: воскрешение России невозможно без воскрешения Пушкина. Это взаимосвязанные явления. Вот мы упоминали о невероятных по своему размаху торжествах 37-го года — если бы их не было, я уверен, мы не победили бы в войне.
Вик. К. Я с вами согласен.
Вад. К. И, между прочим, Твардовский вскоре после войны написал удивительные слова: «Только в годы Отечественной войны я понял, что такое Пушкин».
Вик. К. В каком году он написал это?
Вад. К. В 49-м. Так вот, это тоже показывает грандиозность явления — Пушкин. Воскрешение страны и воскрешение Пушкина — двуединый процесс. И, конечно же, вот то, что мы будем, я надеюсь, в течение этого года действительно Пушкина воскрешать, — необходимое условие воскрешения и России. Как великой державы, великой культуры. Для меня это несомненно.
Вик. К. Я вижу у вас портрет Пушкина здесь и рядом — эта икона…
Вад. К. Сергий Радонежский.
Вик. К. Значит, я так понимаю, это ваши главные символы, наиболее чтимые воплощения вашего идеала, вашего духовного мира…
Вад. К. Смею надеяться, что это не только мое личное.
Вик. К. Да, безусловно. Тем не менее ваш выбор — это Александр Пушкин и Сергий Радонежский, которые у вас здесь, в вашем кабинете, в вашем святилище, и это о многом, мне кажется, все-таки говорит…
Вад. К. Знаете, я очень дорожу следующим обстоятельством. Этот портрет, тропининский портрет Пушкина, начал писаться в 150 метрах отсюда. В доме, где жил Пушкин у своего друга Соболевского, на Собачьей площадке.
Дома этого теперь нет, так же как нет Собачьей площадки. Это, кстати, одно из самых варварских деяний хрущевских. Причем злые языки даже утверждали, что Калининский проспект был проведен только для того, чтобы Хрущеву было удобнее ездить в Барвиху. В результате был разрушен этот дом, который выстоял даже тогда, когда бомба немецкая там упала. Немножко его повредила, но все-таки он уцелел! Так нет — его, значит, смели.
Вик. К. Тропининский портрет о многом вам напоминает?
Вад. К. Прямо скажу, если бы не это обстоятельство, я бы повесил портрет работы Кипренского, поскольку многие считали, что он наиболее похожий на оригинал. Однако я решил: пусть написанный Тропининым портрет находится там, где он начал создаваться. Вы знаете, Вернадский призывал нас понять, что есть ноосфера, то есть сфера духа, которая существует реально. Она как бы материализовалась, просто мы ее не можем, так сказать, четко определить.
Так вот, ноосфера Собачьей площадки… Это вещь вообще великая, потому что на Собачьей площадке жил, например, Хомяков, и там у него собирались друзья-славянофилы. На этой площадке жил, кстати, и сам Вернадский одно время. Ну и, представьте себе, здесь стоял единственный дом, который тоже был разрушен, хотя собирались его передвинуть, — единственный дом, в котором до революции в Москве жил Ленин. Мать его снимала этот небольшой особняк, и Ленин в нем прожил около года, перед тем как отправиться в Шушенское.
Вик. К. В конце прошлого века…
Вад. К. Да. После этого он в Москве оказался уже в Кремле, то есть после революции. А этот дом стоял вплотную к тому домику-флигелю, в котором жил Пушкин. Какое-то такое удивительное соответствие — они жили бок о бок! И, кстати, этот дом на Собачьей площадке был опять-таки домом, в котором Пушкин дольше всего прожил в Москве, не считая своего детства, — он же жил в основном в Петербурге. В этом доме он прожил больше года, у Соболевского, и, кстати, многое там совершилось. Он приехал сюда в 1826 году — сразу после встречи с Николаем I. То есть поразительное переплетение судеб! Ну и я надеюсь, что Вернадский был в определенном смысле прав — ноосфера существует, и тем, что я вот здесь рядом держу этот портрет, мне кажется, эту ноосферу восстанавливаю, укрепляю.
Вик. К. Это очень интересно. И, безусловно, страшно обидно, когда ноосфера бездумно разрушается!
Вад. К. Помните, около здания «Известий» уничтожили дом — так называемый дом Фамусова. Это был совершенно возмутительный факт. Уже хотя бы потому, что дом этот был построен еще в самом начале XIX века, уцелел во время пожара 1812 года, когда кругом все выгорело. И, кроме того, совершенно точно известно, что Римские-Корсаковы, хозяева дома, были очень близки с Пушкиным. Он даже чуть не женился на одной из дочерей Римского-Корсакова, он постоянно там бывал, в этом доме. К тому же особенно было важно, что потом рядом стоял знаменитый памятник работы Опекушина, и, уничтожив этот дом, тем самым уничтожили, если хотите, ноосферу. Я выступил тогда с резкой статьей, призывая не допустить сноса. Аргументы же в оправдание такого варварства приводились просто смешные!
Вик. К. Какие, например?
Вад. К. Ну, писали, что Фамусов в этом доме никогда не жил. В ответ я написал — правда, не в такой грубой форме: вы идиоты, потому что Фамусова-то никогда вообще не было.
Вик. К. В самом деле!
Вад. К. Фамусов сам, можно сказать, легенда, но город не может жить без легенд. Например, дом Ростовых, здание Союза писателей, — естественно, никакие Ростовы там никогда не жили, поскольку это творчество Толстого. Или скамья Онегина в Михайловском — Онегина тоже ведь не было, так? Или дом Пиковой дамы в Питере. Но без таких легенд жизнь засыхает. Легенды тоже нужны. Просто не надо их пытаться доказывать — надо принимать, как они есть.