Словом, версия о конфликтах Владимира Святославича с Византией и, в частности, с императором Василием II лишена серьезных оснований. Разумеется, могли иметь место те или иные разногласия (в частности, не исключено, что брак «варвара» Владимира с Анной встречал поначалу резкие возражения, поскольку противоречил византийским традициям). Но в основе своей отношения русского князя и византийского императора были отношениями близких союзников; это ясно, между прочим, из того факта, что при Крещении Владимир принял имя Василий, которым он и называется позднее в «Слове о законе и Благодати» Илариона.

Византийский дромон. Применение греческого огня в морском бою

Вместе с тем изложенные выше факты в их совокупности говорят о том, что во второй половине 980-х годов Русь являла собой мощную силу: ведь, несмотря на все величие Византийской империи, Русь, как явствует из фактов, «покровительствует» ей (а не наоборот), и аналогичные ситуации будут иметь место и позже — при Ярославе Мудром и Владимире Мономахе.

Эта мощь Руси не могла бы создаться за предшествующий краткий срок правления (с 978 или 980 года) Владимира; она, так сказать, накапливалась и при Олеге Вещем, и при Ольге, и при Святославе. И в высшей степени существенно, что принятие Владимиром и Русью в целом христианства совершилось не в силу воздействия со стороны Византии (как было во многих землях, подчинявшихся ей), но по собственной воле Руси, — о чем справедливо писал недавно Анджей Поппэ (в котором нет оснований видеть увлеченного русского патриота): «Инициатива христианизации зародилась у правящих классов Киевской Руси… Крещение Руси явилось не проявлением деятельных сил византийской цивилизации, но результатом активного стремления правящих слоев древнерусского общества найти в византийских пределах христианского мировосприятия те ценности, которые помогут находить ответ на волнующие их вопросы» [123] .

Вместе с тем, приняв свое решение, Владимир как бы мгновенно и категорически отверг прежнюю веру. Совсем еще недавно в Киеве был воздвигнут языческий пантеон, и вот, сообщает летопись (перевод Д. С. Лихачева), Владимир «повелел опрокинуть кумиры — одних изрубить, а других сжечь. Перуна же приказал привязать к хвосту коня и волочить его с горы по Боричеву взвозу к Ручью и приставил двенадцать мужей колотить его жезлами… Вчера еще был чтим людьми, а сегодня поругаем. Когда влекли Перуна по Ручью к Днепру, оплакивали его неверные, так как не приняли еще они Святого Крещения. И, притащив, кинули его в Днепр. И приставил Владимир к нему людей, сказав им: „Если пристанет где к берегу, отпихивайте его…“ И поставил церковь во имя Святого Василия на холме, где стоял Перун».

Великий князь Владимир избирает религию. Художник И. Эггинк, 1822 г.

Многие сегодня «критикуют» — или даже проклинают — новейшую историю России за такого рода стремительные и тотальные «перевороты», но, как видим, уже тысячелетие назад совершилось, в сущности, нечто подобное. И, повторюсь, в этом выразилось своеобразие страны, которое бессмысленно однозначно оценивать — будь то положительные или отрицательные оценки. В своеобразии неизбежно коренятся как поражения, так и — в равной мере — победы Руси-России…

Принятие Православия было, конечно, исключительно существенным судьбоносным событием, о значении которого невозможно сказать сколько-нибудь кратко, — для его понимания необходимо осмыслить всю последующую историю Отечества. Напомню только одну сторону дела — приобщение к христианской культуре. Владимир, сообщает летопись, «посылал… собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное». И всего через полвека русский священник Иларион, ставший позднее митрополитом Киевским, создаст «Слово о Законе и Благодати» — древнейшее из дошедших до нас творение отечественной письменности, и вместе с тем творение, отмеченное, — как ныне общепризнано, — гениальностью. Но это уже следующая, иная эпоха истории Руси.

Ярослав Мудрый

Речь пойдет о правителе, которого исключительно высоко ценили в Древней Руси, о чем свидетельствует уже хотя бы само определение «Мудрый», — притом Ярослав был единственным государственным деятелем, удостоенным такого эпитета. Наиболее выдающийся внук Ярослава, Владимир Мономах, родившийся за год до кончины деда, в старости начал свое автобиографическое сочинение признанием, что он горд «дедом своим Ярославом, благословенным, славным».

Крещение Владимира. Фреска В. Васнецова

Однако историки XIX–XX веков явно недооценивали Ярослава: достаточно, полагаю, сказать о том, что нет ни одного сколько-нибудь подробного исследования его жизни и деятельности. А в наше время весьма широко распространяется очерняющая Ярослава Мудрого «концепция», которую трудно определить иначе, чем злостно клеветническая… Но к этому мы еще обратимся.

Согласно новейшему исследованию А. Н. Ужанкова [124] почти 960 лет назад, 25 марта 1038 года, под сводами церкви Святого Благовещенья, воздвигнутой незадолго до того на монументальных Золотых воротах Киева, будущий митрополит Иларион произнес свое «Слово о Законе и Благодати», в котором, в частности, содержалась и возвышенная хвала деятельности Ярослава, правившего к тому времени в Киеве уже около двух десятилетий (а до его кончины — 20 февраля 1054 года — оставалось тогда около шестнадцати лет). Обращаясь к его покойному отцу Владимиру Святославичу, Крестителю Руси, митрополит Иларион так говорил о Ярославе:

Его ж сотвори Господь наместника по тебе,

твоему владычьству, —

не рушаша твоих устав,

но утвержающа,

не умаляюща твоему благоверию положениа,

но паче прилагаюша,

и не казяша,

но учиняюща [125] ,

иже недоконьчаная твоя,

наконьча…

Вдумываясь в эти древнерусские речения (они на полтора столетия старше «Слова о полку Игореве»), понимаешь, что деятельность Ярослава имела в глазах его великого и прозорливого современника завершающий, упорядочивающий, гармонизирующий смысл. Между тем русская история, увы, не богата правителями и вообще деятелями, о которых уместно с полным основанием сказать нечто подобное. И, более того, деятелей этого склада как-то не очень уж выделяли и ценили; гораздо больше внимания привлекали разного рода реформаторы или даже прямые разрушители. Этим, в частности, объясняется отсутствие книг или хотя бы пространных статей о Ярославе Мудром.