Во вторник, 29 марта, я находилась в Македонии. Заканчивалась еще одна четырехдневная поездка по Балканам. Джинджич позвонил на мобильный и сказал, что отправил ко мне с важным сообщением своего советника, Владимира Поповича, которого все называли просто «Беба». Попович прибыл тем же вечером. Мы встретились в отеле «Александер Палас» в Скопье. Сообщение было коротким и действительно очень важным. Всего несколькими неделями раньше Сербия предъявила Милошевичу обвинение в коррупции и злоупотреблении властью. Однако мировой судья уже определил, что собрано достаточно доказательств вины для того, чтобы назначить слушание. «Милошевич не выполнил требований судьи, — сообщил мне Попович. — Он будет арестован… Операция назначена на завтра». Посланец Джинджича улетел в Белград в тот же день. Ни ужина. Ни кофе. Ни сигарет. Никакой muro di gomma.
«Наконец-то», — подумала я.
На следующий день, в четверг, 30 марта, сербские полицейские окружили виллу в Дединье, где жили Милошевич и члены его семьи. Виллу день и ночь охраняли личные телохранители Милошевича. Короткая перестрелка, потом выстрелы стихли. Началась осада. Позже Джинджич рассказывал мне, что Коштуница отлично знал о планируемой операции, но предпочел отправиться на саммит в Женеву. В Женеве Жак Ширак спросил у него, арестован ли Милошевич. Коштуница опроверг эти предположения. Вернувшись в Белград в субботу вечером, он попытался вмешаться, но потом согласился на арест Милошевича в обмен на обещания не передавать обвиняемого в Гаагу. Со своей стороны Милошевич выдвинул то же условие. В 4.45 утра 1 апреля 2001 года он переступил порог центральной тюрьмы Белграда в сопровождении солдат сербского спецназа. Джинджичу пришлось согласиться с требованием Милошевича не передавать его в руки Международного трибунала. Но очень скоро он заверил меня, что это соглашение, которое помогло положить конец осаде виллы, не будет иметь никакого значения. Обман продолжался. Милошевич оказался в тюремной Камере. Джинджич сдержал обещание арестовать его. Сербия отнеслась к известию об аресте спокойно. Лишь ряд военных демонстрировали свою верность бывшему главе государства. Остальное население вздохнуло с облегчением. Это убедило американцев и европейцев в том, что следующий шаг — передача Милошевича в Гаагу — не дестабилизирует политическую обстановку в стране. Тем не менее, Коштуница и его сторонники обвинили меня в том, что я препятствую «процессу демократизации» в Сербии.
Добиться передачи Милошевича в Гаагу оказалось не проще, чем добиться его ареста. Мы беспокоились о том, что после того, как он окажется за решеткой, международная поддержка работы трибунала ослабеет. США вознаградили Белград за арест Милошевича, но Коштуница и другие сербские политики все еще затягивали решение вопроса о сотрудничестве с трибуналом. Политическая обстановка в Сербии была очень нестабильной. Черногория требовала независимости. В руководстве полиции и армии, а также среди преступного мира Сербии оставалось огромное количество сторонников Милошевича. Было неясно, как долго сербские власти смогут держать Милошевича в заключении, и когда состоится суд. Я опасалась, что этот процесс может затянуться на два года, а у трибунала не было времени на ожидание.
Руководитель Секретариата трибунала Ханс Хольтхейс отправился в Белград, чтобы представить властям страны обвинительное заключение и другие документы по Милошевичу и добиться его выдачи. Эти усилия ни к чему не привели. Милошевич отказался принять документы и сдаться трибуналу. Мы поняли, что нужно оказать международное давление, чтобы Белград выдал преступника. В то же время я приказала своим сотрудникам готовить обвинения по Хорватии и Боснии и Герцеговине. Эти документы должны были быть готовы до передачи Милошевича. Я сообщила своей службе о том, что он пробудет здесь до конца этого года; не помню, почему назвала именно такой срок. Все обвинительные заключения должны были быть готовы к концу сентября 2001 года. На дворе стоял апрель. У нас оставалось пять месяцев.
В Белграде открылось новое представительство трибунала. Наш офис располагался прямо напротив резиденции начальника генерального штата югославской армии, генерала Павковича, одного из основных подозреваемых. Теперь наши следователи получили возможность работать в Сербии. Но сторонники Коштуницы и политики правого толка, засевшие в Народном собрании Югославии и сербском парламенте, всячески препятствовали принятию закона о сотрудничестве, разрешающем выдачу подозреваемых и доступ к архивным документам, в том числе к протоколам и расшифровкам стенограмм заседаний правительства, само существование которых было тайной. Соединенные Штаты заявили, что не примут участия в июньской конференции стран-доноров до тех пор, пока Белград не согласится сотрудничать с трибуналом. Это решение было принято благодаря Колину Пауэллу. Мы получили возможность убедить страны Евросоюза усилить давление на Белград и потребовать исполнения взятых на себя обязательств.
1 мая 2001 года во французской газете Le Monde было опубликовано мое интервью. Я потребовала, чтобы Сербия немедленно выдала Милошевича и других обвиняемых, а также, чтобы международное сообщество (читай — Франция, ведь я давала интервью французской газете) усилило давление на Белград. Это интервью в значительной степени повлияло на встречу, которая состоялась у меня в Париже на следующий день. Мне предстояло встретиться с министром иностранных дел Юбером Ведрином и министром обороны Аленом Ришаром. Оба были очень недовольны. Ведрин, который представлял Коштуницу лидерам Евросоюза, разговаривал со мной снисходительно. Он настаивал на том, что Милошевича должны судить в Белграде, и не раз заявлял об этом публично: «Франция несет ответственность за возвращение Югославии в семью европейских народов, — сказал он. — Задача Франции гораздо шире и значительнее, чем мелкие интересы международного трибунала… Я, как министр Франции, должен думать о будущем. А вы решаете свои мелкие задачи, и ваша позиция весьма ограничена». Ришар был столь же откровенен. Он настаивал на том, что Европа не должна ставить Белграду условия и требовать немедленной выдачи Милошевича Международному трибуналу, потому что подобное давление может дестабилизировать обстановку в стране. Такая позиция была на руку режиму Коштуницы, и это выводило меня из себя. Европа должна была выступить еще в начале 90-х годов. Тогда можно было устранить причины, которые привели к вспышке насилия на Балканах. Но и тогда, и сейчас никто не настоял на немедленных действиях, продемонстрировав полное отсутствие воли к победе.
Через неделю я отправилась в Вашингтон, где встретилась с госсекретарем Колином Пауэллом. Я должна была убедить его, что Соединенным Штатам следует продолжить играть свою роль. Только США могли вынудить Белград начать сотрудничество с трибуналом. Отступать мне было некуда. О том, чтобы судить Милошевича и ему подобных в Сербии, и разговора быть не могло. Даже Коштуница понимал, что в Белграде такой суд провести невозможно. Такое решение было бы равносильно предоставлению Милошевичу иммунитета. Без четко поставленных условий сербские националисты, которые и так всячески препятствовали работе трибунала, могли бы затянуть процесс и выиграть. США должны поставить свою финансовую помощь в зависимость от готовности Сербии сотрудничать с трибуналом.