Рассмотрев эти и другие предложения, я передала контроль над работой всех следственных бригад старшим прокурорам. Каждый из них отвечал за расследование нового дела и формирование по нему обвинительного заключения. Я постаралась увеличить количество прокуроров и в особенности старших прокуроров. Только так мы могли справиться с возросшей нагрузкой по надзору за следствием. Я сообщила в Нью-Йорк, что мы вполне способны самостоятельно оценивать работу наших сотрудников и хотим использовать систему внутренних повышений. Это позволило нам перевести ряд прокуроров на должности старших прокуроров. Одним из самых идиотских ограничений, с которыми мы столкнулись, было требование о том, чтобы старшие прокуроры имели не менее 15-ти лет стажа. У меня были отличные прокуроры, имевшие вдвое меньший стаж. Мы изменили это правило. Вы не поверите, сколько раз мне приходилось бороться с muro di gomma в Секретариате ООН! Кофи Аннан оказывал мне всяческую поддержку, но в некоторых случаях даже его авторитет не помогал справиться с бюрократическими препонами.
Я получила возможность контролировать тех, кто руководил расследованиями. Как я уже говорила, обычно я позволяла старшим прокурорам спокойно заниматься порученными им делами, но с этого момента потребовала, чтобы они регулярно сообщали мне о ходе расследований и подготовки дел для суда. По моему требованию кабинеты старших прокуроров перенесли на мой этаж, что позволило обеспечить более тесный контакт. Каждое утро прокуроры докладывали мне о результатах работы и о возникших проблемах, а также сообщали о том, какая моя помощь требуется им в обеспечении контакта с национальными правительствами. Пожалуй, мне и раньше следовало почаще ходить по коридорам и бывать в следственных бригадах.
Я никогда не требовала и не ожидала слепого подчинения. Прокуроры, как известно, ужасные эгоисты и гордецы, и я не являюсь исключением. Иногда старшие прокуроры игнорировали мои приказы и делали то, что считали нужным. Разумеется, узнав о подобном, я приходила в ярость. В некоторых случаях такую непокорность можно было оставить без последствий, так как эти люди приходили ко мне и убеждали в том, что их действия и позиция по конкретному делу были правильными. В других же я не стеснялась откровенно высказать свое мнение, после чего следовали довольно жаркие дебаты. Лишь в 2005 году Нью-Йорк позволил нам ввести новую должность для обеспечения согласованной работы прокурорской службы по самым сложным в юридическом отношении делам. Этот пост занял Норманн Фаррелл. За несколько лет ему не раз доводилось весьма успешно выступать в роли миротворца. Кроме того, мы пытались координировать различные расследования, чтобы избежать дублирования и обеспечить эффективный обмен информацией.
В прокурорскую службу пришли новые военные аналитики и специалисты по Балканам. Они помогали старшим прокурорам. Мы также пригласили больше сотрудников из стран бывшей Югославии — сербов, хорватов, боснийцев и албанцев, которые знали ситуацию изнутри и сами участвовали в разрушении собственной страны. Раньше это было невозможно, по-видимому, из соображений безопасности. Мой помощник Флоренс Хартманн стала для меня настоящей энциклопедией по Югославии. Она всегда поддерживала меня, когда я настаивала на том, чтобы следователи уделяли больше внимания высокопоставленным лицам и доказывали их связь с международными военными преступлениями даже в тех случаях, когда сотрудники, работавшие на местах, докладывали, что не нашли никаких доказательств. Я заменила и руководителя следствия, предложив этот пост Патрику Лопес-Терресу. Этот французский следователь исполнял в трибунале обязанности старшего прокурора. Очень скоро недовольные сотрудники заговорили о возникновении в прокурорской службе настоящей французской мафии.
Во многих смыслах работа следственных бригад трибунала по Руанде была более прямолинейной, чем в трибунале по Югославии. Но в Аруше были свои проблемы. Руандийское правительство критиковало трибунал за медлительность. Обвинения были вынесены лишь немногим подозреваемым. Я отреагировала на эту критику, осуществив кадровые перестановки в прокурорской службе.
Сложности, с которыми мы столкнулись в Аруше и Кигали, заключались в недостатке и некомпетентности сотрудников. Как я уже говорила ранее, эти проблемы стали очевидны во время первых слушаний в Аруше в ноябре 1999 года. Старший прокурор стоял в зале суда и делал заявление, несправедливость которого прекрасно понимали и он сам, и я. Судьи не обратили на это никакого внимания. После слушания я набросилась на прокурора:
— Что вы делаете? Почему вы солгали суду?
— А почему вас это беспокоит, мадам прокурор? Это не имеет никакого значения.
Я не могла поверить собственным ушам. Прокурор заявляет своему новому начальнику о том, что лгать в суде совершенно естественно! «Нет, — возмутилась я. — Это имеет значение, и это абсолютно неприемлемо!»
Я уволила этого человека из прокурорской службы и перевела его в другой отдел, где ему более не представлялось возможности выступать в зале суда, поддерживая обвинение, находившееся под моим контролем. Он не жаловался, потому что сумел, хотя бы на время, закрепиться в отделе юридических консультантов. Позже я окончательно уволила этого человека, так как его работа была абсолютно неудовлетворительной. На этот раз он пожаловался и получил работу в Секретариате трибунала по Руанде, где уже не находился в моем подчинении.
Руководитель следствия трибунала по Руанде уволился вскоре после моего приезда. Мне пришлось срочно искать ему замену. В начале 2000 года я узнала, что Луиза Арбур предлагала эту должность одному из моих старых знакомых по Швейцарии, бывшему шефу полиции Женевы, Лорану Вальпену. Я встречалась с ним, когда выдвигала обвинение в шпионаже против одного из его офицеров. Вальпен был первоклассным полицейским и руководил службой безопасности швейцарской армии. Процедура рассмотрения новой кандидатуры в ООН настолько длительна, что к моменту, когда предложение Арбур наконец поступило, Вальпен уже нашел себе другую работу. Я была в отчаянии. Я не знала, где найти человека, который мог бы занять пост руководителя следствия в Кигали. Поэтому я решила все же позвонить Вальпену.
«Bonjour, Лоран, — сказала я. — Как погода в Женеве?» Когда я затеяла ничего не значащую беседу по-французски, перемежая ее итальянскими фразами, он сразу заподозрил неладное. Я перешла к делу: «Кстати, я слышала, что тебе предлагали работу руководителя следствия, и ты отклонил предложение. Но ты мне нужен в Кигали, и я хочу, чтобы ты приступил к работе с 1 мая». Вальпен отлично понял, что у него просто нет выбора. В свое время в таком же положении находилась я, когда Джованни Фальконе приехал в Лугано и искал человека для расследования банковских афер мафии.
1 мая Вальпен уже обосновался в Кигали. Очень скоро он сообщил, что служба нуждается в реорганизации, поскольку его предшественник уволился уже очень давно. Следователи работали повсюду и собирали материалы по двум тысячам подозреваемых в геноциде. Такая ситуация вполне устраивала следователей: как и их коллеги по трибуналу по Югославии, они получали весьма приличные суточные и командировочные. Поэтому следственные бригады стремились как можно больше времени проводить «в поле». Но у следствия в Кигали не было ни общей стратегии, ни централизованного архива, ни эффективной службы обработки материалов. Несколько некомпетентных следователей были уволены по истечению срока контрактов. По примеру моих предшественников, Вальпен решил сосредоточиться на трех основных сферах деятельности: правительственная бригада собирала доказательства по делам против членов руандийского правительства хуту; военная бригада занималась делами против военных хуту; бригада, отвечающая за СМИ, сосредоточилась на тех, кого подозревали в подстрекательстве к геноциду через радио и газеты. Кроме того, Вальпен создал отдел вещественных доказательств и организовал команду, занимавшуюся поисками свидетелей и лиц, скрывающихся от следствия. В состав каждой команды входил аналитик-криминалист и специалист по преступлениям против женщин и детей. Это значительно повысило техническую эффективность следствия.