Однако осенью 2002 года Джеффри Найс начал утверждать, что доказательства геноцида и преступлений в Сребренице и Сараево не позволят нам добиться осуждения Милошевича. Однажды после встречи со мной Найс совершенно вышел из себя. Жорис рассказал, что Найс называл меня «сукой» и добавил: «Она называет себя юристом, хотя ее представление о законе весьма ограничено…». Найс и товарищ прокурора Грэм Блуитт поставили под вопрос мою этику. Блуитт даже сделал это публично. Жорис, Хартманн и другие сотрудники требовали оставить события в Сребренице, осаду Сараево и геноцид в обвинительном заключении против Милошевича. Найс искал контраргументы. Когда меня не было в Гааге, он созвал совещание, чтобы обсудить обвинения по Сребренице и Сараево с аналитиками прокурорской службы: историками, лингвистами, специалистами по Балканам и другими людьми, знавшими о Югославии больше всех остальных, хотя и не всегда работавшими над делами по Боснии и Герцеговине и делом Милошевича. Найс сообщил, чтобы аналитики не готовились к совещанию. Когда все собрались, он приказал руководителю следствия, Патрику Лопес-Терресу покинуть зал. Аналитики почти единодушно настаивали на том, что Сребреница и Сараево должны остаться в обвинительном заключении. Только так трибунал может подтвердить свою значимость. Если следствие еще не собрало достаточных доказательств, то это проблема следствия, поскольку доказательства этих преступлений явно существуют.
И снова мы столкнулись с различиями позиций англо-саксонского и континентального права. В системе англо-саксонского права прокуроры имеют большую свободу действий в отношении обвинений, выдвигаемых против обвиняемого. В системе же континентального права прокуроры обязаны представлять все обвинения, подкрепленными достаточными для возбуждения дела доказательствами. Старший прокурор, курирующий боснийскую часть обвинений против Милошевича, Дермотт Грум, после анализа собранных Доказательств сообщил мне о том, что их вполне достаточно для возбуждения против Милошевича дела по геноциду. Но Найс и Грум, работавшие в системе англо-саксонского права, советовали мне сосредоточиться на других серьезных преступлениях, включенных в обвинительное заключение. Они полагали, что однозначно доказать наличие намерения совершить геноцид будет очень трудно, особенно, если принять во внимание все остальные обвинения, над которыми мы работаем. Отказ от такого обвинения был бы проявлением разумной осторожности и позволил бы направить все силы на другие участки работы.
Гораздо комфортнее я чувствовала себя с сотрудниками, привыкшими к системе континентального права. У нас было достаточно доказательств для возбуждения дела по обвинению в геноциде. Я была твердо намерена представить эти доказательства судьям судебной палаты, чтобы решение принимали они. Я понимала обеспокоенность Найса и Грума, но решение оставалось за мной, и я категорически отказалась исключить из обвинительного заключения пункты о геноциде и о преступлениях, совершенных в Сараево и Сребренице. Это решение я приняла, не задумываясь о последствиях. Старшим прокурорам я объяснила, что не могу позволить принять окончательное решение о том, что Милошевич невиновен в геноциде и не причастен к событиям в Сараево и Сребренице. У нас достаточно доказательств, чтобы предоставить решение этого вопроса судьям судебной палаты. Определение виновности обвиняемого — их прерогатива. Если эти обвинения не будут включены в обвинительное заключение, я сложу с себя обязанности прокурора. «Пусть судьи оценивают доказательства, — сказала я. — Определить, виновен ли он, должны судьи, а не прокурор».
Более того, я не хотела выдвигать против Милошевича и ему подобных обвинений в стиле Аль Капоне, то есть обвинять их в уклонении от уплаты налогов. Я не хотела, чтобы Милошевич провел в тюрьме несколько лет по мелкому обвинению, а нечистоплотные историки использовали этот факт для того, чтобы приуменьшить его роль в событиях, которые принесли боль и страдания миллионам людей. Осенью 2002 года все мы знали, что располагаем недостаточным количеством доказательств для обеспечения судебного решения. Если Милошевич решит оспорить доказательства, а мы не найдем новых фактов, то он сможет продемонстрировать обоснованное сомнение и потребовать оправдательного вердикта. «Очень важно, чтобы мы представили все наши доказательства в зале суда, то есть публично, — сказала я. — Тогда мы покажем, что сделали все, что было в наших силах». Мы продолжали собирать доказательства, зная, что в Белграде есть материалы, убедительно доказывающие причастность Милошевича к этим событиям. Если бы мы отказались от обвинений в геноциде, а потом получили доказательства из Белграда, то уже не смогли бы использовать их столь же эффективно. В конце концов, Джеффри Найс согласился включить обвинение в геноциде в обвинительное заключение. Несмотря на враждебность, которая впоследствии омрачила наши отношения, этот поступок был очень мужественным.
Я вспомнила о важности обвинений в геноциде и в причастности Милошевича к событиям в Сараево и Сребренице в белградском отеле «Хайатт», где встречалась с Зораном Лиличем. Он с энтузиазмом отнесся к идее дачи показаний, хотя я сомневалась в искренности его намерений. Лилич с похвалой отозвался о сотрудниках прокурорской службы, в том числе о Джеффри Найсе и его ближайших помощниках. Этих людей он назвал упорными и настойчивыми профессионалами. Лилич попросил обеспечить защиту ему и членам его семьи. Он хотел, чтобы его уведомили о дне дачи показаний не позже, чем за десять дней, причем официальной повесткой, которую трибунал должен был направить правительству. Во время общения с сотрудниками прокурорской службы Лилич подтвердил существование записей заседаний Верховного совета обороны. За несколько недель аналитики, работавшие над делом Милошевича, Нена Тромп, Юлия Богоева и Александра Миленова, выяснили, что эти записи содержат не только повестку дня, но и детальную стенограмму самих заседаний. Такие стенограммы стали бы ценнейшим доказательством причастности Белграда к событиям в Хорватии и Боснии и Герцеговине. Но сначала их нужно было получить. За несколько недель прокурорская служба направила в Белград официальный запрос о сотрудничестве. Мы просили белградские власти обеспечить нам доступ к этим и другим документам. Этот запрос вместе с запросом о разрешении допроса Зорана Лилича, который был свидетелем встреч Милошевича с руководителями армии и разведки, стал для нас серьезной проблемой. Мы должны были преодолеть сопротивление белградского правительства, усилившееся из-за того, что подобная информация могла быть использована и в Международном уголовном суде, где против Югославии были выдвинуты иски. После нашей встречи Лилич сказал, что пишет книгу о Милошевиче и его жене, Мире Маркович. Мира Маркович бежала в Россию, потому что в Белграде против нее были выдвинуты уголовные обвинения. Лилич сказал, что Коштуница проводит ту же политику, что и Милошевич, но в «другой упаковке». По его мнению, Джинджич не мог ничего сделать для того, чтобы отстранить от власти или изолировать преступников эпохи Милошевича. Вот почему многие, в том числе и друзья Лилича, боялись сотрудничать с трибуналом. «Эти преступники, — сказал он, — представляют главную угрозу для тех, кто готов сотрудничать с вами».
Во многих отношениях открытие процесса против Слободана Милошевича в феврале 2002 года ознаменовало собой начало конца трибунала по бывшей Югославии. Тогда прокурорская служба планировала завершить, по меньшей мере, 16 расследований, и к концу 2004 года передать в суд дела 50-ти высокопоставленных преступников. Суды должны были завершиться в 2008 году.