Давление со стороны США и Евросоюза, мой доклад Совету безопасности о постоянном отказе Белграда от сотрудничества, статьи иностранных журналистов, посвященные девятой годовщине резни в Сребренице, и скандальные фотографии бегства Хаджича подтолкнули премьер-министра Коштуницу изменить отношение к трибуналу. Следы Хаджича еще не остыли, когда Коштуница назначил ответственным за отношения с трибуналом Небойшу Вуйовича. Затем премьер отправил Вуйовича сообщить нам, что Белград очень серьезно относится к исполнению своих обязательств. Вуйович отказался войти в здание трибунала через парадный вход. Его незамеченным провели в мой кабинет. Наш разговор шел за большим столом. Вуйович сообщил, что отношения с трибуналом — главный приоритет международной политики Белграда. От этого, по его словам, зависело будущее Сербии. Характер сотрудничества с трибуналом определял, будет ли Сербия принята в Евросоюз и сможет ли рассчитывать на военное сотрудничество с НАТО. Вуйович сказал, что Сербия хочет как можно быстрее и рациональнее решить все проблемы, связанные с трибуналом. Все это мы слышали и 14 месяцев назад.
Потом Вуйович произнес речь, которую мы с моими помощниками впоследствии прозвали «медведь в лесу»: именно такую аналогию наш гость использовал при рассказе о том, как Сербия выявляет менее значимых разыскиваемых, убеждает их сдаться добровольно и, таким образом, способствует изоляции и задержанию Младича. Арест «медведя в лесу» — дело двух-трех месяцев. Гражданские и военные службы безопасности Белграда, по словам Вуйовича, активно сотрудничают с иностранными разведками, занимающимися поисками Младича. Но представитель Белграда предупредил нас, что других обвиняемых, в том числе Горана Хаджича и четырех генералов полиции и армии, которых трибунал разыскивал по обвинению в участии в этнических чистках в Косово, Сретена Лукича, Владимира Лазаревича, Властимира Джорджевича и Небойшу Павковича, нужно судить в Сербии. Только после этого можно говорить о передаче этих лиц Гааге. Вуйович сказал, что влиятельные члены сербского общества, в том числе и глава сербской православной церкви, Святейший Патриарх Павел, сделали Младичу «абсолютно ясное предложение». Вуйович заявил, что за неделю до его визита в стране началась широкая кампания по убеждению сербского народа в том, что сотрудничество с трибуналом необходимо. В этой кампании активно участвовало национальное телевидение. Затем Вуйович добавил: «Мы понимаем, что произошло в Сребренице, и хотим положить конец разногласиям… Мы считаем, что интересы прокурорской службы и нашего государства совпадают: мы хотим войти в Евросоюз, а вы — завершить работу трибунала… Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь вам, если вы поможете нам». При этой встрече присутствовал представитель Соединенных Штатов, который фиксировал все сказанное посланцем Белграда.
Я тогда подумала, что либо все то, что сербы выслушивали в течение почти десяти лет, наконец-то дошло до Коштуницы, либо Коштуница решил предложить что-то американцам, которые могут помочь ему построить грандиозную muro di gomma. Я затронула неприятный вопрос — бегство Горана Хаджича. «Мы знали, где он находился, — сказала я. — Обвинение хранилось в тайне. Но информация все же просочилась в СМИ». Вуйович сказал, что Коштуница не имел никакого отношения ни к бегству Хаджича, ни к утечке. Он заявил, что обвинение поступило в самый неподходящий момент — именно тогда, когда Белград начал проводить новую стратегию.
Я скептически отнеслась к способности Белграда провести суды над теми, кто обвиняется в совершении военных преступлений. Сербская система правосудия в тот момент представляла нечто вроде виртуальной реальности. Все ключевые посты по-прежнему занимали назначенцы Милошевича и его сторонники. Но я знала, что США предоставляют сербскому правительству значительную техническую помощь по созданию местной судебной палаты по расследованию военных преступлений. Вскоре Белград должен был получить финансовую помощь для защиты важных свидетелей. Я предложила изучить эффективность сложившейся юридической системы с помощью запроса к судебной палате трибунала о передаче под юрисдикцию Белграда одного относительно несложного дела. Конечно, речь не шла о деле Хаджича или одного из четырех генералов, обвиняемых в этнических чистках в Косово. «Вы должны отдать мне Хаджича и Младича, — заявила я. — А позже и тех генералов, о которых мы говорили… Хаджича вы должны арестовать на этой неделе, а Младича на следующей».
Мне в очередной раз рассказали о том, что у Младича «есть целая охранная сеть, связанная с военными. Эти люди предпочтут убить генерала, чем выдать его трибуналу». Я тут же переключилась на генерала Кргу, начальника генерального штаба югославской армии, недавно переименованной в армию Сербии и Черногории. Вместе со ставленником Коштуницы и ангелом-хранителем Младича, генералом Ако Томичем, генерал Крга несколько месяцев тому назад уверял меня, что армия не охраняет Младича. «Вам может помочь генерал Крга, — саркастически заметила я, постаравшись сделать свое замечание максимально ядовитым. — В мае 2003 года я передала Белграду информацию о местонахождении Младича… и знаю, что она тут же стала ему известна Младичу». После беседы Вуйович и представитель США вышли из здания трибунала через черный ход абсолютно незамеченными.
Мы ждали. Телефоны звонили, но известий об арестах Ратко Младича, Горана Хаджича или кого-то из тех, кто скрывался в Сербии, так и не поступило. Прошло девять дней, и судебная палата объявила свое решение по запросу об освобождении до суда двух обвиняемых, которые, согласно обвинительным заключениям, активнейшим образом участвовали в развязанной Милошевичем кампании по захвату территории Хорватии и Боснии и Герцеговины. Речь шла об Йовице Станишиче и Френки Симатовиче, руководителях полувоенного подразделения сербской службы безопасности «красные береты». Члены этого подразделения были причастны к военным преступлениям, а также к убийству Зорана Джинджича в 2003 году. Через несколько дней после убийства Джинджича Станишич и Симатович были арестованы местной полицией. Но белградские власти так боялись этих людей, что министр внутренних дел Душан Михайлович и министр иностранных дел Горан Свиланович буквально умоляли меня составить обвинительное заключение против них, чтобы Белград мог передать их Гааге. Теперь прокурорской службе приходилось прикладывать массу усилий к тому, чтобы Станишич и Симатович остались за решеткой. Новое белградское правительство, то же самое, которое только что осыпало нас признаниями в любви, рассказывало о «медведях в лесах» и не могло никого арестовать, тут же предоставило письменные гарантии того, что при необходимости немедленно повторно арестует Станишича и Симатовича и вернет их в Гаагу.
Обвинение полагало, что условное освобождение применимо только к тем обвиняемым, которые сдались добровольно, согласились дать показания нашим следователям и прокурорам и проявили готовность сотрудничать с обвинением. По нашим данным, Станишич и Симатович добровольно не сдавались. Они согласились приехать в Гаагу, но лишь для того, чтобы вырваться из весьма неприглядных сербских тюрем, в сравнении с которыми тюрьма Схевенинген — настоящий пятизвездочный отель. Эти люди могли дать полезные показания практически по всем делам, рассматриваемым трибуналом по бывшей Югославии, но вместо этого предпочли молчать. Обвинение утверждало, что, поскольку Станишичу и Симатовичу угрожало пожизненное заключение, по окончании срока условного освобождения они могут сбежать, как Хаджич. Кроме того, находясь на свободе, обвиняемые могли использовать свои связи в полиции и преступном мире для запугивания свидетелей и членов их семей. В обращении к судебной палате один из следователей обвинения заявил, что множество потенциальных свидетелей по делам против Станишича, Симатовича и Милошевича уже отказались давать показания из страха за свою безопасность: «Они ясно дали нам понять, что, пока эти люди находятся на свободе, общение с нами для них небезопасно». Один из потенциальных свидетелей сообщил следователю, что был «красным беретом». По его мнению, Станишич и Симатович были «самыми влиятельными людьми страны и… [мне] не хотелось бы беспокоить их, поскольку это могло бы иметь [для меня] самые печальные последствия».