Если же посмотреть на сущность власти как государственный институт, то без него государство не то, что функционировать — существовать не сможет. Страшнее войны может быть в государственных масштабах только безвластие. Отсутствие власти тут же компенсируется анархическим и криминальным элементом, обыватель вынужден прятаться от насилия где придется, и в такой ситуации ему абсолютно все равно, какая установится власть, — лишь бы гарантировала жизнь и хоть какое-то спокойствие.
Немцы, оккупирующие во время Второй мировой войны советские города и села, очень хорошо это знали. Они, едва закрепившись в населенном пункте, назначали коменданта и старосту, какой-никакой актив в виде полицейских из местной шпаны и недовольных режимом, подкрепляли эту структуру несколькими подразделениями своих солдат — и вперед, власть заработала.
В сельской местности они первым делом раздавали колхозную землю в частную собственность по едокам, облагали индивидуальные хозяйства посильным налогом, и наши крестьяне воочию могли убедиться, что значит лозунг «Земля — крестьянам». Очевидцы, оставшиеся пока еще в живых, утверждают: если бы оккупанты не начали расстреливать и вешать, возможно, они бы так быстро не убрались с нашей земли.
А что до грабежей и отъема продовольствия, так наша доблестная армия ничуть не отставала. У моей собственной матери, у которой было на руках шестеро детей, выгребли подчистую все, что она закопала на огороде на период недолгой эвакуации в соседний район. Немцы не нашли, а наши нашли. Вот и весь сказ. Кто из них лучше? Конечно, наши, потому что нашли.
В самом утилитарном звучании власть призвана обеспечивать быт жителей больших и малых городов, создавать приемлемую среду обитания и атмосферу спокойствия. Если бы многочисленные ее соискатели наперед знали, что их ждет, они бы так не рвались в руководящие кресла — есть много достойных профессий во всех без исключения сферах приложения человеческих сил, кроме властных структур. И многие стремятся внутрь этой совершенно специфической области приложения сил исключительно по невежеству и от незнания сущности предмета, к которому стремятся. Абсолютное же меньшинство — из желания принести пользу людям, которые доверили управлять ими.
Когда Ю. Лужков только стал мэром, моя давнишняя приятельница Н. Баталова из «Московской правды», разошедшаяся с властями после ГКЧП, а до того взасос с ними дружившая (впрочем, все вернется на круги своя очень скоро), звонила после одного из заседаний правительства города:
— Ты представляешь, людей насильно сгоняют с насиженных мест — им, видишь ли, потребовалась земля под строительство коттеджей для богатых. Но люди-то уезжать не хотят. — Потом добавила: — А как он себя ведет! — воскликнула она, имея в виду председательствующего на заседании правительства Ю. Лужкова. — Ты бы видел! Орет, только что ногами не топает, — вот что власть с людьми делает.
— Да у него всегда власти хватало, — заметил я и через некоторое время получил стопроцентное подтверждение этих слов из уст самого мэра.
Помню выступление Ю. Лужкова с предвыборным докладом в его родной «керосинке». Он говорил, может, целый час, а может, даже больше. Много слов сказал о том, какой видится ему городская власть, которую он собирается сформировать и возглавить, если москвичи его выберут.
— Что касается власти — ее у меня всегда хватало, и не такой это вкусный пирог, как некоторым кажется. Кстати, хотел бы я посмотреть на человека, который осмелится дать точное толкование такого понятия, как власть. В общем смысле власть — это возможность определять поведение людей с помощью авторитета, права, насилия, которое может быть экономическим, политическим, государственным, семейным и любым другим. Весь этот букет мы еще недавно имели в полном ассортименте, когда государственная власть добивалась угнетения народа с помощью идеологического воздействия, имела мощный аппарат подавления и принуждения (можно подумать сейчас он слабее — М.П. ). Конгломерат из государственных и партийных структур, подавляющий структуры хозяйственные, отдавший в руки высшего партаппарата абсолютную власть над всем и вся, еще ждет своих исследователей, — утверждал он.
Власть пирог невкусный, а скушать хочется, и чем больше откусить, тем лучше. Ю. Лужкову с тем набором черт характера, которыми его наградила природа или которые он развил благодаря упорству, настойчивости и целеустремленности, довелось откусить солидную долю этого несладкого пирога. И чем он его теперь заменит, мы поживем — увидим.
О моей партийной принадлежности мне хотелось бы сказать следующее: почему-то все обязательно хотят приписать правительство Москвы, мэра к какому-то лагерю, выискивают похожие места в программах различных партий. То меня считают «красным», то демократом, то радикалом. Но занятие это непродуктивное. Главное для правительства города — это хозяйственные дела, политикой мы не занимаемся, а если бы и вступили в какую-либо партию, то это пока еще не созданная партия.
М. Полятыкин. «Тореро в кресле мэра, или Юрий Лужков: хронология успеха», 1996.
Теперь можете меня спросить: какой политик Ю. Лужков?
— Никакой! — отвечу с совершенно спокойной совестью. — Он, можно сказать, стал политиком не по призванию, не по велению своей богатой на эксперименты души, не по велению своего неуемного сердца и буйного темперамента, а исключительно в силу обстоятельств, подаривших ему влиятельнейшее кресло мэра такого влиятельнейшего в стране и мире города, как Москва.
Я очень долго размышлял над тем странным на первый взгляд противоречием, которое видно в его поведении и высказываниях даже невооруженным глазом: он в одном случае твердит о своей беспартийности и аполитичности, а в другом или в других влезает в эту самую политику по самое некуда. Причем не в нашу, российскую, доморощенную, а в европейскую западную и даже мировую. Как когда-то в детстве его зудило от понятного для каждого пацана желания, как он пишет, «стрельнуть», так и в зрелом возрасте зуд истончает его плоть и возбуждает мысли от желания высказаться по глобальным проблемам — будь то отношения с Западом или военная доктрина Северной Кореи. Наш Парамоша везде поспел.
Причина такой политической всеядности при лицемерных заявлениях об аполитичности кроется в его твердом убеждении в том, что руководство страны недооценило его как политика глобального масштаба, как мыслителя, имеющего право от имени великой страны высказывать собственные суждения, делать выводы и предлагать те или иные решения, способствующие укреплению авторитета России в глазах мирового сообщества и столь необходимой ей интеграции в экономику и политику развитых стран. Эта его уверенность до такой степени граничила с самоуверенностью, что он терял чувство реальности и принимал за чистую монету и выдавал за свои высказывания не очень компетентных специалистов в вопросах международных отношений — достаточно прочитать эти самые высказывания, которых на моем столе — целый том.
На внутреннем политическом рынке он натопал, наследил за то время, что активно вмешивался в политическую жизнь, как слон в посудной лавке. Каких-нибудь пятнадцать лет назад кричал в телефонную трубку: