Мао Цзэдун в качестве главы нового государства, то есть в качестве председателя правительства КНР, судя по заявлению У Сюцюаня, безусловно отражавшего мнение Мао Цзэдуна, стремился по-своему интерпретировать высказывание Сталина о том, что договор 1945 г. был неравноправным, и утверждать в сознании людей в КНР, а также за ее рубежами, что договоренности Сталина и Чан Кайши в 1945 г. «все без исключения» «утратили свою силу».
С точки зрения Мао Цзэдуна, это, возможно, в первую очередь означало, что он снова ставит в повестку дня при обсуждении двусторонних отношений вопрос о Монголии.
Очевидно, что именно исходя из такого толкования этого вопроса в 1954 г. Чжоу Эньлай, выражая мнение Мао Цзэдуна, вновь поднимал перед Н.С. Хрущевым и другими советскими руководителями, преемниками Сталина, вопрос о вхождении МНР в состав КНР. Здесь Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай проделывали нечто подобное своему же пируэту в отношении того, что ими трактовалось как «обещание Ленина вернуть Китаю незаконно отторгнутые у него Россией китайские земли»; согласно трактовке Мао Цзэдуна, Ленин обещал это сделать, но не успел выполнить свое обещание, а Сталин не пожелал выполнить обещание Ленина. Что же касается Монголии, то по логике Мао Цзэдуна получалось, что Сталин в 1949 г. признал договоренности с Чан Кайши в 1945 г. неравноправными, а следовательно, обещал пересмотреть вопрос о Монголии, то есть обещал вернуть ее Пекину; Сталин умер, не успев выполнить свое обещание, а его преемники, прежде всего Н.С. Хрущев, не захотели выполнить обещание Сталина относительно судьбы Монголии.
Это характерный пример причудливости мышления Мао Цзэдуна, который постоянно стремился умозрительно фабриковать позицию партнера, в данном случае Сталина, а затем по-своему толковать ее, особенно тогда, когда партнера либо уже не было в живых, либо когда по объективным причинам открытое публичное сопоставление точек зрения сторон оказывалось невозможным.
В данном случае все дело в том, что Сталин действительно говорил о неравноправном характере договора 1945 г., имея при этом в виду те его части, которые относились к КЧЖД, Порт-Артуру и Дальнему. Что же касается высказываний У Сюцюаня, отражавших позицию Мао Цзэдуна и его преемников, то обращение к документам, по крайней мере опубликованным в СССР, представляет эту картину в ином свете. Сталин был вполне последователен в своей позиции.
В советско-китайском коммюнике о подписании 14 февраля 1950 г. договора и соглашений между Советским Союзом и Китайской Народной Республикой, в частности, содержалось следующее положение:
«В связи с подписанием договора о дружбе, союзе и взаимной помощи и соглашения о Китайской Чанчуньской железной дороге, Порт-Артуре и Дальнем г. Чжоу Эньлай и А.Я. Вышинский обменялись нотами о том, что заключенные 14 августа 1945 года между Китаем и Советским Союзом соответствующие договор и соглашения потеряли силу, а также, что оба правительства констатируют полную обеспеченность независимого положения Монгольской Народной Республики в результате референдума 1945 года и установления с ней дипломатических отношений Китайской Народной Республикой». [355]
В своих воспоминаниях Н.С. Хрущев отмечал следующее: «Приблизительно в то же время (1949—1950 годы. – Ю.Г.) встал вопрос о Синьцзяне. Я не могу вспомнить, обсуждал ли эту проблему Сталин непосредственно с Мао, когда тот находился в Москве, или вопрос обговаривался через товарища Микояна, который был нашим первым представителем, направленным в Китай иметь дело с Мао.
Во время войны мы заняли и укрепили Синьцзян, закрыв его для Чан Кайши. Занятие Синьцзяна нами было в интересах Советского Союза и китайских коммунистов. К тому времени, когда коммунисты нанесли поражение Чан Кайши, мы распоряжались в Синьцзяне. У нас там были наши люди, и вся провинция работала на нас. Однако после победы китайской Красной Армии Сталин подтвердил Мао Цзэдуну, что Синьцзян принадлежит Китаю.
Затем Сталин совершил серьезную ошибку: он предложил Мао, чтобы мы организовали смешанную компанию для эксплуатации природных ресурсов в Синьцзяне. Китайцы приняли предложение без возражений, но, вне всяких сомнений, им не понравилась сама эта идея. Они должны были чувствовать, что у СССР есть определенные виды на Синьцзян и что смешанная компания представляла собой покушение на китайскую территорию и независимость. Так Сталин посеял семена вражды и антисоветских, антирусских чувств в Китае». [356]
К сожалению, Н.С. Хрущев выражал мнение, в котором были смешаны и факты, и его представления о фактах и о том, что происходило в действительности в связи с вопросом о Синьцзяне во времена Сталина.
Если говорить о том, какова была позиция Сталина по вопросу о Синьцзяне тогда, когда ему впервые пришлось обсуждать ее с Мао Цзэдуном, то она, на наш взгляд, выглядит безукоризненно относительно интересов наших двух стран.
Прежде всего, Сталин твердо исходил из того, что Синьцзян – это неотъемлемая часть Китая. На практике он не только не предпринимал никаких шагов для того, чтобы как-то урезать суверенитет Китая и власть Мао Цзэдуна над Синьцзяном, но пошел далеко вперед в сравнении с Мао Цзэдуном в вопросе об установлении власти Мао Цзэдуна над Синьцзяном.
Именно Сталин, услышав во время бесед с Лю Шаоци летом 1949 г. о том, что Мао Цзэдун собирается ставить Синьцзян под свой контроль только в 1950 г., обратил внимание Мао Цзэдуна и его представителей на то, что нельзя оставлять Синьцзян в подвешенном состоянии, так как туда могут дотянуться чужие руки из-за рубежа. В этой связи Сталин предложил оказать помощь в переброске военных сил Мао Цзэдуна на советских транспортных самолетах в Синьцзян. Мао Цзэдун согласился с этим, и эта операция была осуществлена.
Далее Сталин предложил оказать помощь в переброске представителей Мао Цзэдуна в Синьцзян для налаживания связей с соответствующими политическими силами на месте. И это было осуществлено.
Да, Сталин стремился к тому, чтобы в Синьцзяне не было присутствия и влияния американцев, однако, во всяком случае на том этапе развития ситуации, это было в обоюдных интересах и Сталина, и Мао Цзэдуна.
Что же касается создания смешанных предприятий в Синьцзяне, то при Сталине они давали выгоду обеим сторонам. При этом необходимо учитывать и то, что китайская сторона не могла сделать тогда для развития Синьцзяна того, что оказывалось возможным выполнить благодаря участию Советского Союза. С другой стороны, нет никаких признаков того, что у Сталина имелись планы навечно закрепить Синьцзян в качестве «сферы влияния» СССР.
В целом история советско-китайских отношений применительно к Синьцзяну, в том числе и в 30-х гг., может служить примером такого решения вопросов двусторонних отношений, которое шло на пользу и той и другой стороне.