В овощи иной раз добавлялась мясная пена, а иногда чуть ароматных грибков, шампиньонов или грибков древесных. Если иметь в виду то положение, которое занимала Цзян Цин, то нельзя считать, что ее требовательность была чем-то выходящим за рамки возможного; а иной раз это и вообще была довольно простая пища. Ее привередливость проявлялась и доходила до крайности в придирчивости ко вкусу пищи. Лишь один повар, а именно Мяо Бинфу, мог угодить ей, а остальные, включая и повара Мао Цзэдуна, не могли добиться того, чтобы приготовленная ими пища пришлась по вкусу Цзян Цин.
Вполне очевидно, что Цзян Цин была знакома с литературой по вопросам питания; меняясь сама, она одновременно всеми силами старалась оказать воздействие и на Мао Цзэдуна, но он в этом плане был «консерватором»; кто бы то ни было, лечащий врач или Цзян Цин, никто не мог изменить сформировавшихся у него привычек в еде.
Он любил перец, любил соленое, любил мясо в соевом соусе и пожирнее. Цзян Цин же более всего протестовала против того, чтобы он ел много соли, употреблял в пищу много жирного мяса. Будем же объективны теперь: в том, что касалось питания, права была все-таки Цзян Цин, а не телохранители. Однако в свое время мы были согласны с «деревенским», так сказать, «земляным духом» Мао Цзэдуна; нам не по нутру были «придирчивость» и «выпендреж» Цзян Цин. В конце концов Цзян Цин и Мао Цзэдун поссорились из-за вопроса о том, чем питаться. Я уже говорил, что Мао Цзэдун любил мясо в соевом соусе, а Цзян Цин не позволяла мне готовить его; и как бы там ни было, а ей не следовало называть Мао Цзэдуна «деревенщиной». Мао Цзэдун вспылил и сказал знаменитые слова: «Если уж мы не можем есть одно и то же, то можно питаться порознь; с этих пор пусть она ест свое, а я буду есть свое; пусть она не лезет в мои дела!» Мао Цзэдун никогда не отказывался от своих слов. Это высказывание Мао Цзэдуна повлекло за собой серьезные последствия. С того времени Мао Цзэдун больше не дотрагивался до пищи, которую ела Цзян Цин. А если муж и жена даже и не едят вместе, то отношения между ними уже находятся в опасности.
[…] Как бы там ни было, а и на отдыхе они тоже перестали быть вместе. Я вспоминаю некоторые факты, некоторые высказывания, которые имели к этому отношение.
Мао Цзэдун постепенно достигал почтенного возраста. Врач, следивший за состоянием его здоровья, обращал чрезвычайно большое внимание на то, чтобы он больше двигался. Помимо того, что он плавал и совершал пешие прогулки, от него требовали также, чтобы он один-два раза в неделю танцевал. Врач выбирал время, следил за расписанием; врач не допускал снижения двигательной активности.
Когда Мао Цзэдун плавал или танцевал, он любил, чтобы все это происходило при большом всеобщем оживлении. Обычно он работал, ел, спал в одиночестве; постоянно испытывал чувство одиночества; а потому, когда он развлекался, двигался, тут непременно требовалась группа молодых юношей и девушек. И лишь когда все они разговаривали и смеялись, оживленно болтали, ему было хорошо. Мы тоже знали о том, чего Мао Цзэдун хотел от жизни. Поэтому во время купания, плавания и во время танцев мы «отпускали вожжи дисциплины». Мы, не боясь, громко говорили, шутили и смеялись; мы смело покрикивали и даже орали. И тут уж не было строгого деления на старших и младших; все были просто людьми.
Цзян Цин же была совсем иным человеком. Для нее был невыносим сам вид молодых людей, когда «отпускались вожжи». В случае появления на публике она всегда выступала с каменным торжественным лицом. Ее взгляд сурово переходил с одного предмета на другой; она отметала напрочь все, что было легким и раскованным.
Она начала показывать свой характер особенно начиная с 1957 года. Он становился у нее все хуже. Врач говорил, что это – проявление климакса. Тут она стала бояться ветра, пугаться звуков человеческого голоса; ей доставляло удовольствие приходить в состояние раздражения; ей нравилось вскипать, проявлять свой гнев.
Мы же в то время все были людьми молодыми и не понимали, что это еще за климакс такой? Мы знали только, что у нее болезнь. Телохранители говорили в беседах между собой: «Ну, сейчас она просто стала человеком другого ранга. Теперь она ответственный секретарь. Она уже в ранге заместителя министра, а ведь чем выше чиновничий ранг, тем труднее справляться со своими болезнями, так?»
Дело было в 1957 году. Мао Цзэдун и Цзян Цин лечились и отдыхали в Ханчжоу. Жили в гостинице «Лючжуан бингуань». Партком провинции Чжэцзян устроил танцевальный вечер в гостинице «Дахуа фаньдянь». Мао Цзэдун отправился туда один. Цзян Цин не поехала. На вечере танцев царило большое оживление. Смех не стихал. Все мы танцевали до того, что вспотели, а телохранитель Тянь Юньюй даже познакомился с девушкой из местного ансамбля и подружился с ней. Все натанцевались и навеселились досыта и наконец отправились домой. Руководители провинциального парткома, услыхав от врача, следившего за состоянием здоровья Мао Цзэдуна, что он благодаря танцам очень хорошо отдохнул, были этим весьма довольны. Они вдохновились и спустя два дня снова организовали танцы для Мао Цзэдуна в гостинице «Ханчжоу фаньдянь».
В качестве партнерш по танцам обычно отбирали артисток из местного ансамбля. Мао Цзэдун их уже хорошо знал. Они были также хорошо известны и нам, телохранителям, и врачу, следившему за состоянием здоровья Мао Цзэдуна, и его секретарям. Поэтому, как только мы появились, наши знакомые шумно приветствовали нас.
Возникло такое ощущение, что предстоит большой праздник.
Однако вдруг оказалось, что этот праздник стал стремительно увядать. Люди, создававшие толпу танцующих в зале, начали отходить к стенам, отступать в стороны. В танцевальном зале повисла неловкая суровость и тишина. И те артисты и артистки из ансамбля, которые намеревались было сгруппироваться вокруг Мао Цзэдуна, чтобы пошутить и посмеяться, тоже почтительно отошли, разошлись в обе стороны. И тут возникли вежливые аплодисменты.
Оказалось, что вслед за Мао Цзэдуном появилась неприступная и строгая Цзян Цин. Ее суровый взгляд как бы держал людей на почтительном расстоянии. Тут уж было просто невозможно не ощутить напряженность, не почувствовать желания отдать почести и удалиться.
Мао Цзэдун еще пытался пошутить, чтобы вернуть хорошее настроение и чтобы все чувствовали себя непринужденно, но это уже не действовало. Люди продолжали говорить, но держались «в рамках», смеялись, но тоже «в рамках», а уж двигались исключительно «так, как положено». И атмосфера, к которой так стремился Мао Цзэдун, атмосфера, в которой люди не ощущали себя начальниками и подчиненными, вели себя непринужденно, так и не возникла. Мао Цзэдун насупил брови. Он ничего не сказал, но было совершенно ясно, что у него на душе. Сидя в кресле, он прошептал мне на ухо: «Стоило ей явиться, и все замерли…»
Заиграл оркестр, люди устремились было танцевать в центр зала, как вдруг послышался голос: «Дурно. Это дурная музыкальная пьеса. Замените ее».
Этот приказ отдала Цзян Цин. Она подошла к оркестру и явно хотела стать центром этого вечера танцев, стать его хозяйкой.
Дирижер предложил ей несколько мелодий. Она придралась к каждой из них; показала себя специалистом в этой области. И оркестранты и те, кто хотел потанцевать, изумились тому, как много мелодий она знает. Мао Цзэдун начал тяжело дышать. Наконец с большим трудом она «милостиво повелеть соизволила», то есть выбрала несколько мелодий, и только тогда вечер танцев начался.