Считается, что Ришмону удалось собрать вокруг себя наибольшее количество (за исключением Наундорфа), приверженцев. Поэтому можно предположить, что за его спиной стояла некая сила, поскольку претенденту была предоставлена хорошо законспирированная типография, а оказавшись в Париже, он немедля принялся распространять печатные воззвания и письма.
Одно из них, особенно красноречивое, лжедофин датирует 6 января 1830 года и помечает, что написано оно в Люксембурге. Ришмон обращается к соотечественникам как Луи-Шарль, сын несчастного Людовика XVI. Далее он сообщает французам, что, похищенный из Тампля 29 июня 1794 года, он после долгих размышлений отдается на милость правительства, которое, по его словам, благородно и неподкупно, что позволяет ему надеяться на соответствующее законам отношение, утвержденным его несчастным отцом, Людовиком XVI.
После такого душещипательного начала он призывает французов стать судьями злоумышлявших против него и раз и навсегда положить конец домыслам о его мифической смерти, распространяемым теми, кому это выгодно.
Он же, дофин Франции, объявляет во всеуслышание, что жив, однако незаконно изгнан из родной страны, лишен имени и прав французского гражданина. Но родина призывает его вернуться, поэтому, вдохновленный этой идеей, он верит, что его собственный призыв, обращенный к великодушной и благородной нации, не останется без ответа. И снова подпись «Герцог Нормандский».
Но и этим Ришмон не ограничивается. Будучи, пожалуй, самым беспокойным из всех претендентов, он пишет также герцогине Ангулемской, сестре Шарля-Луи (получившей уже не одну сотню писем подобного содержания) послание, полное трогательных признаний в братской любви и предложений «наконец-то заключить друг друга в объятия после долгой разлуки».
Он требует формального признания своих прав у французского парламента. В ожидании же решения претендент садится за свои (ставшие уже традиционными для самозванцев) мемуары, делая при этом первый крупный промах.
В самом начале «кандидат в дофины» (тоже традиционно, к тому же приему прибегал и Эрваго, чтобы избавиться от лишних вопросов о быте и привычках двора) объявляет, что не помнит ничего из раннего детства, объясняя это «38 годами лишений и бед». Воспоминания претендента начинаются с того момента, когда за ним захлопываются двери тюрьмы. И это не удивительно: меньше зрителей – меньше свидетелей, меньше шансов быть уличенным во лжи.
На сей раз в роли освободительницы выступает жена сапожника Симона, которая умерла задолго до появления претендента, в 1816 году и потому не может ни подтвердить, ни опровергнуть его слова. Именно она вступает в контакт с шуанами, а все дальнейшее действо в мемуарах разворачивается практически по тому же сценарию, что и в «воспоминаниях» Брюно Матюрена, и вслед за ними ведет к роману «Кладбище Мадлен», из которого, как мы уже говорили, черпали вдохновение почти все претенденты на роль дофина. За спиной «жены Симона» как выясняется, стояла Жозефина Богарне, а исполнителем задуманного оказался некий врач по фамилии Ожардиас.
Ришмон пишет о том, что ясно помнит, как в темноте открылись двери его камеры и вошел некто, несущий под мышкой картонную лошадку. Он вытащил из нее спящего ребенка одинаковых с ним лет и приблизительно его роста.
Дальнейшее, впрочем, слегка отличается от привычного варианта. Дофина выносят уже не в корзинке и не в тачке для грязного белья (как утверждали другие претенденты), а в другой лошадке, на сей раз деревянной, «куда большей и вместительней», обшитой настоящей конской шкурой. Это животное, которое, видимо, должно символизировать Троянского коня, было снабжено гибкими суставами и имело под хвостом вентиляционное отверстие, так что заключенный в нем ребенок мог чувствовать себя вполне комфортно.
Врач Дессо, заподозривший подмену, конечно же, был отравлен, а спасшегося ребенка переправили сначала в Вандею, затем в Германию, под начало принца Конде, а позже генерала Клебера. Дофин инкогнито вступает в республиканскую армию и участвует в битве при Маренго… И это в пятнадцать-то лет! Потом следует возвращение во Францию и участие в монархистском заговоре Пишегрю {28}.
Заговор был нейтрализован, но двуличный министр полиции Фуше берет Ришмона под свою опеку. Чтобы не подвергать его риску раньше времени, Фуше отправляет Ришмона в Америку, где отважный претендент сражается с каннибалами (!) и становится вождем краснокожих, после чего с почетом принят королем Жуаном и, конечно же, официально им признан. Все тот же Жуан советует ему вернуться в Европу.
Претендент следует его совету. Каждое мгновение ожидая покушения на свою жизнь, он инкогнито въезжает во Францию и выходит на связь с семьей. Его с насмешками прогоняют прочь. Перед отъездом претендент зачем-то оставляет большую часть своих документов судебному исполнителю Фюальде, которого позже убивают при довольно загадочных обстоятельствах, по версии Ришмона – по прямому приказу короля, и уезжает в Италию. Здесь в 1818 году его арестовывают в Модене, полиция конфискует последние бумаги, и несчастный «принц» уже не в силах доказать, кто он и откуда.
В 1833 году, когда беспомощность полиции и неуловимость претендента уже начинают вызывать насмешки общественности, стражам закона все же удается выйти на след лжедофина. Через некоего Алексиса Морена, давно подозреваемого в связях с Ришмоном, удается передать письмо, адресованное самозванцу от несуществующей графини, которая, конечно же, всей душой сочувствует его делу и жаждет встречи. Претендент попадает в расставленные сети и 29 августа его отправляют в тюрьму Сен-Пеларжи.
30 октября он должен был предстать перед судом присяжных, но бюрократическая система заходит в тупик – неизвестно подлинное имя арестованного. Начинаются поиски, и всплывает имя Клода Перрена. Впрочем, как было уже сказано, тождества не удалось доказать. Сам подсудимый настаивает на имени Анри Ришмон, но доказать этого не может. Свидетели обвинения противоречат друг другу. Один узнает в нем Эрваго, другой – Матюрена. Некая платная полицейская осведомительница прилюдно называет его Людовиком.