Короче: за полгода существования Временного правительства российская экономика сорвалась в штопор — по всем показателям. И большевики тут были совершенно ни при чем. Опыт «перестройки» показывает: по части развала любых систем и структур либералам помогать не надо — они отлично справляются сами…
Во все времена, глухие ли, или же страшные, мало существует людей, которые понимают происходящее, и лишь единицы чему-то при этом еще и учатся. Большевистские же вожди оказались хорошими учениками. И как великая русская литература «вышла из гоголевской „Шинели“», так и вся последующая политическая практика Страны Советов вышла из тех восьми февральских месяцев, когда первое демократическое правительство России с ужасающей (в прямом смысле) наглядностью показало, как не надо работать и куда ведут благие намерения при некритическом к ним подходе.
Как все большевики, он прошёл школу, которая оставила у него очень мало иллюзий.
Альберт Рис Вильямс. Путешествие в революцию
Не стоит обольщаться разговорами советских и прочих историков о «революции» и «реакции». Никаких «реакционеров» на политической сцене того времени просто не было — Февраль смел их, и они обочь драки молча наблюдали за происходящим, ожидая, чем же кончится эта вакханалия.
А ведь было их немало — «национал-патриотами» числили себя около 40 % состава избранной в 1912 году IV Государственной Думы. Из 410 депутатов той Думы 170 человек принадлежали к правым партиям — националистам, национал-прогрессистам и пр. Неплохое представительство! И вся эта сила с первым дуновением семнадцатого года испарилась, словно ее и не было никогда. Кое-кто, вроде Шульгина, возник потом в эмиграции, но и там правили бал все те же деятели Февраля. В общем, стоит задуматься: а каких политических взглядов придерживались до революции те «специалисты», которые потом верой и правдой служили большевистской России?
Дальше, справа по центру, располагались около ста депутатов, принадлежавших к «Союзу 17 октября». Это была партия крупного капитала, которая выступала лояльной правительству и лишь на втором году войны перешла в оппозицию — и то по чисто тактическим причинам. Уж больно беспомощной выказывала себя существующая власть. Но изначально октябристы выступали за систему, сложившуюся в 1905 году: абсолютная монархия плюс Государственная Дума — не век же им грызться, в самом-то деле! (Пример нынешней Думы показывает, что она может работать в согласии с властью — за что-то подобное и ратовали октябристы.) Лидерами партии были Родзянко и Гучков.
Слева по центру находились кадеты, которые, вместе с прогрессистами, насчитывали около ста депутатов, представлявших более мелкую либеральную буржуазию. Эти выступали за конституционную монархию, но, по большому счету, разница между ними и октябристами была примерно как у «Яблока» и СПС — чисто биографическая.
Левее кадетов стояла мелкая «трудовая группа», имевшая 10 депутатов и не примечательная ничем, кроме своего лидера — им был 37-летний адвокат А. Ф. Керенский. Кроме того, имелось в Думе еще несколько социалистических депутатов, но эти погоды не делали, лишь время от времени производили шум.
Практически все Временное правительство существовало в левой половине российского политического спектра. Первый, самый правый его состав, который в дальнейшем уже не повторится, располагался на отрезке от октябристов до трудовиков. Более левые партии в марте семнадцатого года угнездились в Совете.
Совершенно замечательным органом был тот, первый Совет. Большинство его членов являлись тем, кем члены Временного правительства считались — сторонниками демократии как идеи. Соответственно, там, где собирались две фракции этого органа, имелось три мнения и число поправок по количеству присутствующих. Объединить эту публику смог бы разве что военный штурм Таврического дворца, да и то ненадолго. Самыми крупными фракциями в Совете были эсеры и меньшевики.
Эсеры (социалисты-революционеры) — продолжатели дела прежних народников — изначально не любили прямых путей. Они называли себя «партией всех трудящихся», но основную работу вели в деревне. Разработали серьезную экономическую программу — а одним из главных методов борьбы считали индивидуальный террор. И несмотря на это, после революции 1905 года, когда по приказу Столыпина была арестована социал-демократическая фракция Думы, эсеров не тронули. Возможно, потому, что тогда они входили в состав приличной мелкобуржуазной «трудовой группы» и сумели как-то отмежеваться от собственных террористов. В 1906 году у них произошёл раскол, и думские эсеры могли говорить, что сторонники террора остались по ту стороны разделившей партию трещины, и они не в ответе за этих безумцев.
Раскололись они хорошо и основательно. Правое крыло эсеровской партии выступило против террора и аграрной программы одновременно, перейдя на позиции кадетов. Левые потребовали немедленной национализации земли, фабрик и заводов, выбрали террор уже основным средством борьбы и назвались эсерами-максималистами. Середина продолжала делиться и дальше, по каждому политическому поводу, но следить за этим процессом безнадежно скучно.
Точно так же на множество групп и группочек раскололись и меньшевики. На их правом фланге находился Плеханов, который в начале войны обратился с письмом к русским рабочим, объясняя, что эта война — оборонительная, на левом — Троцкий, бывший по взглядам уже скорее большевиком. В своей РСДРП меньшевики видели нечто вроде лейбористской партии — массовую парламентскую организацию рабочих. Согласно их теории, перед переходом к социализму страна должна пройти длительный путь буржуазного парламентаризма и индустриализации, и лишь после того, как она экономически и политически сравняется со странами Запада, можно говорить о социализме. Молчаливо предполагалось, что все это время социалисты будут выполнять роль посредника между рабочим классом и буржуазией. Весьма удобная позиция, надо сказать… и весьма популярная. Так делали все приличные социал-демократические партии во всех приличных странах. Как это выглядело на практике, проиллюстрировал секретарь комиссара Румынского фронта. Впрочем, они того и хотели…
Войдя в правительство, меньшевики и эсеры попытались, в соответствии со своими принципами, «помирить» его с массами, установив нечто вроде «социального партнерства». Это привело к тому, что социалисты стали отклоняться вправо, все ближе смыкаясь с кадетами в одно правящее ядро. Массы они пытались тянуть за собой, однако те имели свой интерес в революции и дрейфовали влево, отчего буксирный трос между советской верхушкой и советскими массами все больше натягивался. А слева за происходящим внимательно и с интересом наблюдали неохваченные участием в управлении самые левые — большевики и анархисты.
Интересные ребята эти самые анархисты. Джон Рид, например, в своей эпохальной книге «Десять дней, которые потрясли мир», сумел попросту их не заметить. А все потому, что он, как нормальный американец, оперировал политическими партиями — а в российской реальности действовали не партии, а силы. Анархисты партии не имели — при необходимости как-то разобраться между собой они оформлялись в плохо очерченные группы и союзы — а вот силу представляли немалую, причем силу абсолютно неуправляемую, зато горячо откликавшуюся на любую возможность побузить. Тусовка, одним словом. Вот только эта тусовка пользовалась большой популярностью среди одуревших от сидения на своих кораблях кронштадтских матросов, что придавало ситуации весьма своеобразный привкус острого перца.