Впрочем, с конца 1990-х гг. у Шанхая имелся иной козырь: мощная политическая поддержка в Пекине в лице Цзян Цзэминя и его союзников, сформировавших самую крупную, влиятельную и наиболее сплоченную фракцию в составе Политбюро. Доктрина, которой руководствуется город, приобрела общенациональную славу, подчеркивая важность могучего, богатого государства, которое является перманентным балансиром стремительно растущего частного сектора. Успех Шанхая, ставшего бастионом государственной власти, в сочетании с его политическими мускулами в столице заработал ему статус испытательного полигона, на котором проходит апробация ключевых реформ в области частного жилищного строительства, формирования рынков капитала, создания госпредприятий и развития системы соцобеспечения.
Как ни парадоксально, влияние столичной «шанхайской клики» привело к ужесточению политических ограничений в этом приморском городе. Центральное правительство не хочет, чтобы остальная часть страны выискивала в шанхайских газетах намеки на происходящее в Пекине. В отличие от столицы, с ее многочисленными противоборствующими государственными ведомствами и политическими устремлениями, в Шанхае имеется единое, всемогущее и вездесущее городское правительство и строжайшим образом контролируемый отдел пропаганды. Столичные беспорядки 1989 г. пошли Шанхаю только на пользу; город принял этот урок очень близко к сердцу и стал прямо-таки образцовой моделью поведения в глазах Пекина.
По ходу дела Шанхай не забыл заручиться и кое-какими политическими гарантиями. Во многих провинциях и городах КНР действуют правила, запрещающие чиновникам занимать высшие административные должности в своих родных населенных пунктах; этот механизм не дает местным властям окопаться и устроить себе удельное, неподконтрольное Пекину княжество. Так вот, Шанхай намеренно проигнорировал этот принцип, гарантируя призовые должности как раз для лояльных, выращенных на местной почве кадров. Результат можно сравнить со сбором разведданных, когда едешь по неприятельскому городу в машине с плотно тонированными окнами: видишь всех и вся, сам оставаясь незаметным. Точно так же Шанхай следил за политическими событиями вне своих стен, но весь остальной Китай не мог заглянуть за эти стены.
Шанхайцы всегда отличались клановым менталитетом, с надменным упрямством держались за свой диалект, а соотечественниками интересовались меньше, чем внешним миром. С точки зрения жителей Шанхая, возрождение города совершенно естественным и заслуженным образом вернуло их на позиции превосходства и старшинства, раз уж они обладают таким невероятным умом и изумительной деловой хваткой. За рассматриваемый период город умчался вперед галопом, оставив прочие регионы страны далеко позади. Разница в объеме ВВП на душу населения между Шанхаем и беднейшими провинциями типа Гуйчжоу практически удвоилась в сравнении с 1990 г. Однако в то время как шанхайцы весело праздновали свой тяжким трудом заработанный успех, остальной Китай угрюмо поглядывал в их сторону и ворчал о политических подачках. В ту пору в очередях была популярна такая издевательская шутка: «Ты что, из Шанхая, чтобы лезть без очереди?!» Недобрые настроения означали, что когда волна политического влияния в столице пошла на убыль, Шанхай вдруг оказался в особо уязвимом положении. Атака на город принесла Ху Цзиньтао немало выгод. Укреплялся его авторитет, а заодно и образ талантливого экономического вождя-антикоррупциониста. Снобистская репутация города привела к тому, что у всей страны чесались руки надавать Шанхаю оплеух.
Когда Цзян Цзэминя назначали на пост генсека в мае 1989 г., то есть буквально за несколько недель до появления танков на улицах Пекина, — его пришлось чуть ли не тайком везти из аэропорта на «Фольксвагене-Сантана», машине для рядового китайца, а вовсе не на приличествующем высшему руководству лимузине «хунци» («Красное знамя»). К тому же его попросили переодеться рабочим, чтобы добиться уже полной неузнаваемости, не то разгневанная толпа демонстрантов могла натворить бед. Вот в каком виде Цзян въехал в город для встречи с Дэн Сяопином.
И напротив, когда Цзян передавал бразды правления Ху Цзиньтао на съезде 2002 г. (то есть примерно в то же время, когда шанхайскому Сюй Хаймину доставили первое по счету уведомление о выселении), это событие в истории КПК стало поистине эпохальным. И дело даже не в том, что на место одного генсека сел его преемник по фамилии Ху, а в том, что Цзян согласился уступить свою должность, «не поднимая волн». Впервые за всю историю современного Китая, начиная с 1949 г., процесс передачи власти прошел совершенно мирным путем, что само по себе примечательно. Мало того: такое явление впервые наблюдалось и в истории любой иной крупной коммунистической страны. Далее, смена руководства произошла согласно эволюционирующему набору внутрипартийных правил, которые предусматривают возрастной потолок для вождей и министров, а также новый неофициальный лимит пребывания на посту генсека и премьера: не более двух раз по пять лет.
Гладкая передача власти от Цзяна к Ху была событием колоссальной важности, коль скоро речь шла об авторитарной партии, чья история пронизана турбулентными эпизодами. Каждая смена руководства в Советском Союзе, начиная от Ленина и заканчивая Горбачевым, происходила либо после смерти прежнего вождя, либо после его принудительного смещения. Если взять Китай, то Мао в свое время назначил преемника, злополучного Хуа Гофэна, которого в свою очередь задвинул Дэн Сяопин. Сам Дэн отказался занять пост генсека, однако сохранил закулисное влияние и позднее лично проследил за низложением двух своих бывших протеже Ху Яобана и Чжао Цзыяна, причем последний с 1989 г. и до конца жизни содержался под домашним арестом. На освободившееся место Дэн и тогдашний «совет старейшин» КПК выписали из Шанхая Цзян Цзэминя. «С приходом Ху к власти китайское правительство наконец оставило позади имперскую эпоху и отказалось от принципа единоличного правления, — говорит Чжоу Жуйцзинь, бывший редактор печатного органа шанхайского горкома партии. — С этого момента никто не считает вождя современным богдыханом».
Впрочем, нельзя сказать, чтобы Цзян сразу покинул свой кабинет вчистую. Он еще двадцать месяцев оставался на посту гражданского руководителя вооруженных сил, будучи Председателем Центрального военного совета КНР, чем сильно раздосадовал многих кадровых работников, которые считали это решение потаканием тщеславию и суетным слабостям. Среди девяти членов Постоянного комитета Политбюро также осталось немало его сторонников из «шанхайской клики», в частности, Хуан Цзюй, который вместе с Цзяном работал в Шанхае в 1990-е гг., после чего попал в Пекин в кильватере своего покровителя. Далее, повышение получил и пресловутый Цзя Цинлинь, наиболее знаменитый друг Цзяна. И все же присутствие шанхайских лоялистов в составе Постоянного комитета было запаздывающим индикатором власти этой группы, чей расцвет пришелся на 2002 г. когда состоялся XVI съезд КПК.
Перед тем как стать генсеком, Ху Цзиньтао десять лет скрупулезно культивировал скромный образ жизни и всячески избегал открытого противостояния оппонентам. Высший эшелон КПК помнил о тех публичных стычках в своей среде, которые едва не привели к перевороту в 1989 г., и теперь вожди старались хотя бы на публике работать сообща. Новый коллективный стиль руководства сделал Ху первым среди равных, раз уж он все равно был лидером, могущим диктовать политику и принимать кадровые решения. При всем при этом, подспудная внутрипартийная борьба двух высших лиц государства сохранилась; точно так же сохранились и лагеря их сторонников. Пока Цзян был у власти, никто в Шанхае не хотел видеть Ху. Уехав из города в 2000 г., он ни разу не посетил его вплоть до июля 2004 г., что можно уподобить ситуации, когда кандидат в президенты США не бывает в Нью-Йорке на протяжении всей избирательной кампании. Столь длительное отсутствие отражает преднамеренный политический расчет. Ху намеревался посетить Шанхай на своих собственных условиях, став Генеральным секретарем.