При взгляде со стороны порой возникает впечатление, что власть в Китае — это некая мощная струя; она бьет из партийного центра и орошает коммунистические руководящие кадры в провинциях, уездах, городах и поселках по всей стране. Этот имидж старательно и искусно поддерживается и чиновниками низового звена. Как бы далеко ни находились местные вожди от Пекина, они, обученные чисто механическому и стереотипному мышлению, в беседе с иностранным журналистом первым делом принимаются цитировать самые свежие указания и эдикты, полученные из центра. К примеру, когда у руля стоял Цзян Цзэминь, интервьюируемый чиновник обязательно ссылался на его теорию «трех олицетворений». [10] При Ху Цзиньтао никакая дискуссия не обходилась без молитвословий в адрес модели «научного развития» и «гармоничного общества» — мантры его администрации. Беспрецедентные масштабы пропагандистской системы означают, что никто из чиновников не может спрятаться за оправданием: меня, дескать, не поставили в известность при обнародовании очередного политического курса. Наоборот, большинство должностных лиц достаточно сообразительны, чтобы выучить новые тезисы наизусть.
Такая характеристика власти более-менее верна в случае курса, который воплощает коренные политические интересы КПК.
Местные чиновники стараются шагать в ногу с мнением Пекина по вопросу национального суверенитета (ситуация вокруг Тибета, Синьцзян-Уйгурского АР и так далее). Политические кампании, которые спускаются с самых верхов, — например, подавление движения «Фалуньгун» — претворяются в жизнь с фанатической одержимостью. Крайне мало найдется тех, кто ставит под вопрос фундаментальную структуру системы и пресловутую необходимость однопартийного правления. А вот повседневные реалии экономического администрирования в Китае, подразумевающие участие местных финансовых интересов, требуют совершенно иного подхода. Процесс экономического управления отнюдь не напоминает сплошную реку, текущую из столицы; здесь скорее уместно сравнение с цепочкой шлюзов на одном политическом фарватере, откуда территориальные образования черпают себе то, что им нужно. Однако, как выразился один эксперт, они лишь делают вид, что следуют спущенным сверху принципам, а сами спихивают их дальше по инстанции.
Пекин перманентно обеспокоен потенциальным неповиновением местных «удельных княжеств» за пределами столичного округа. В 2005 ГОДУ Чжан Баоцин, тогдашний вице-министр образования, открыто посетовал, что многие провинции проигнорировали недвусмысленный и четко сформулированный приказ Пекина поддержать политику предоставления кредитов малоимущим студентам. «Контроль центра не распространяется за стены Чжуннаньхая [резиденции центрального правительства в непосредственной близи к Запретному городу], — раздраженно заявил он. — Нижестоящие звенья попросту не слушаются». В своей критике Чжан не затронул коренную причину пекинских трудностей, то есть собственно КПК. Виртуальный диктат чиновников на местах прочно цепляется за грунт благодаря фундаментальному парадоксу: из крепкой, всесильной партии получается немощное правительство и ущербные институты власти. В отличие от стран с демократическими правительствами и свободными СМИ, неподотчетность КПК означает, что любое указание, сделанное местным партийным бонзой, имеет силу закона.
Часто цитируемая китайская поговорка «Горы высоки, а император далеко» как раз и описывает это явление: чем дальше до Пекина, тем самостоятельнее чиновник. Впрочем, в действительности «удельное княжество» может быть совсем близко от столицы, но местные партийные бюрократы все равно найдут способ скрыть свои делишки от постороннего взора. Партийные структуры настолько непрозрачны и автономны, что способны держать в неведении не только широкую общественность, но и своих коллег. Так было и в Шицзячжуане, где местные чиновники всячески утаивали неприглядные факты от Пекина (до которого можно добраться на машине буквально за пару часов), чтобы защитить самое ценное предприятие города. С другой стороны, они были ограничены в своих действиях самим центром, который поставил партийным кадрам всей страны политическую задачу: сделать Олимпиаду успешной во всех отношениях. Эти два противоречивых императива — местный экономический протекционизм и общенациональная политическая кампания — стали ядовитой смесью.
Прежде чем рассматривать дело компании «Саньлу» в подробностях, следует напомнить, что своенравие периферии всегда было одной из сильнейших сторон коммунистического Китая. В любом повествовании о подъеме страны центральное руководство неизменно преподносится в роли светлой и доброй силы, которая тащит за собой косные, коррумпированные и отсталые регионы. Кстати, многие местные бонзы охотно проигнорируют указания Пекина, если проникнутся уверенностью, что это сойдет им с рук — и будут правы, поскольку в такой громадной стране, как Китай, центр не может предписывать политику, годную сразу для всех регионов. Шлюзы власти, дозволенные децентрализованной структурой КПК на местном уровне, являются одновременно источниками как динамизма, так и неповиновения.
Человеку, попадающему в округ Даньдун, в глаза бросается резкий контраст между двумя берегами реки Ялуцзян — китайским и северокорейским. Рестораны и караоке-бары Даньдуна переполнены посетителями, на торговых улицах не протолкнуться. Китайский берег застроен высотными зданиями, хотя десять лет назад здесь стояли одноэтажные домишки. А вот на северокорейском берегу, всего в нескольких сотнях метров, картина совершенно иная. В тени китайских заводских труб, бодро изрыгаюгцих клубы пара и дыма, пашут землю немногочисленные изнуренные буйволы, за которыми печально бредут худые, оборванные крестьяне и их полуголые дети.
Многие китайские города специализируются на производстве какого-то одного товара: носков, штанов или, скажем, кожгалантереи. Выступая с этой сильной локальной позиции, они и выходят на глобальные рынки. Например, в Шицзячжуане муниципальные власти всячески поощряли развитие местной молочной промышленности и ее флагмана, компании «Саньлу». Даньдунские промышленники, живущие вдали от сердца страны, лежащего между бассейнами Янцзы и Жемчужной реки, умудрились превратить свой город в крупнейшего в КНР экспортера унитазных сидений, причем продукцию их головного завода скупает американская сеть «Уол-Март». Ловкие горожане не преминут воспользоваться шансом сбыть какие-нибудь товары или услуги залетному иностранцу. Как-то мы с коллегой бродили по даньдунским улочкам. К нам подскочил предприимчивый гид: «Не хотите ли поглядеть на Северную Корею?» Не прошло и часа, как его лодка перевезла нас на другой берег, на землю, которую контролирует одно из самых закрытых и неприступных государств мира.
В октябре 2006 г. я вновь побывал в этом городе и поздравил местную администрацию с успехами. Реакция чиновников была столь же удивительной, как и сама метаморфоза Даньдуна. За восемь лет, минувших с моего предыдущего визита, Даньдун из сонного захолустья превратился в оживленнейший торгово-промышленный центр, едва не лопающийся по швам. Но вместо того, чтобы радоваться, чиновники лишь скорбно качали головами на мой комплимент. «Нет-нет, мы развиваемся недостаточно быстро». Я не поленился, посмотрел официальную статистику. В тот конкретный год экономика Даньдуна показала 16 % роста. Отчего же печалились градоначальники? Да оттого, что их соседи из города Инкоу добились 18 %-ного показателя. Даньдунские чиновники не интересовались темпами расширения национальной экономики: свои достижения они ревниво сравнивали с успехами ближайших соседей.