Примерно в то же время я был занят собственным детективным расследованием. Перед отъездом из Китая мне хотелось выйти на адвоката Ли Фанпина, представлявшего интересы семей, пострадавших в молочном скандале «Саньлу», и узнать, как обстоят дела с тяжбами. Увы, Ли лег на дно. Помимо «молочных» исков, Ли и еще несколько адвокатов-единомышленников взялись за ряд других резонансных дел. Они намеревались защищать сторонников движения «Фалуньгун» и обеспечивать юридическую поддержку этнических китайцев и тибетцев, обвиненных в подстрекательстве к мятежам в Лхасе и других регионах в 2008 г.
За месяц до партийных празднеств группа родителей, чьи дети отравились молочной смесью, тоже собиралась отметить знаменательную дату: первую годовщину печальных событий. Для этого они планировали приехать в Пекин, но тут вмешалась полиция. Собрав родителей, она объявила их членами незаконной организации. Намек был ясен: сидите дома и не показывайте носа в Пекин, иначе вас ждет тюрьма. Далее, коль скоро бо-я годовщина основания КНР была не за горами, зарождающаяся сеть адвокатов-активистов привлекла к себе пристальное внимание службы безопасности. В то время сам Ли опасался появляться в столице, которая кишела полицейскими агентами. Периодически он объявлялся и звонил мне по мобильнику, обещая встретиться в самом скором времени. Впрочем, свой телефон он практически всегда держал выключенным, чтобы полиция его не запеленговала.
В сравнении с прочими событиями, имевшими место в Китае, охота на скромного адвоката и повышенные меры безопасности могут показаться тривиальными. Пока Штаты, Европа и Япония переживали стагнацию вслед за финансовым кризисом, КПК к середине 2009 г. ошеломила весь мир, завалив госпредприятия кредитами. Всплеск экономического роста в Китае отнюдь не пустяк, поскольку он непосредственно сказывается на десятках миллионов человек по всей стране, пусть даже за этим и стоят определенные перекосы и издержки. На глобальных форумах за рубежом к голосу Китая прислушиваются с растущим уважением. Однако партия до сих пор считает, что адвокаты вроде Ли, а также рядовые семьи, интересы которых он представлял, требуют непрерывного надзора и контроля с применением всей мощи аппарата госбезопасности.
Китай при Мао Цзэдуне имел много общего с другими тоталитарными государствами. Как гласит расхожая фраза, террор не был просто побочным эффектом системы; напротив, террор-то и был системой на протяжении долгих периодов маоистского правления, но за последние три десятилетия КПК перевернула эту формулу. Нынче террор и впрямь — побочный эффект: этот инструмент применяют относительно редко и по большей части неохотно. В современном Китае система работает на соблазне, а вовсе не на подавлении. Она хочет привлекать, а не принуждать. И все же террор остается критически важным фактором для выживания системы, и в случае необходимости к нему прибегают безо всякого смущения. Как сказал мне один чиновник, «в Китае народ должен бояться власти, иначе страна развалится». Сам факт, что государство держит под прицелом даже адвокатов вроде Ли, а также его клиентов, лишний раз подтверждает, что партия потому и не отказывается от выспренних лозунгов, что понимает ограниченную легитимность и нестабильность своего режима.
Гуандунский адвокат Лю Шихуэй, известный тем, что представлял интересы правозащитников, через несколько дней после парада стал раскатывать на велосипеде в футболке с собственноручно написанным лозунгом: «Однопартийная диктатура — это катастрофа». Ли вычитал эту фразу в передовице «Синьхуа» от 1940 г., то есть до прихода коммунистов к власти. На спине у Ли красовалась еще одна дореволюционная цитата, на сей раз принадлежащая бывшему Председателю КНР Лю Шаоци: «Компартия противостоит однопартийной гоминьдановской диктатуре, но сама не будет устанавливать однопартийную диктатуру». До полиции шутка не дошла. Лю задержали и устроили ему четырехчасовой допрос. «Они заявили, что я нарушаю общественный порядок, потому как моя футболка вводит людей в заблуждение», — рассказывает Лю. Полиция выкинула футболку в мусорный бак, предварительно изрезав на кусочки, а в супермаркете специально для Лю приобрела новую футболку без надписей, после чего адвоката отпустили на все четыре стороны.
Слова Яна Цзишэна по поводу «Надгробия», произнесенные во время нашей последней беседы, не идут у меня из головы. Вот как Ян описал прогресс Китая и КПК: «Система разлагается и при этом эволюционирует. Гниет и развивается одновременно. Причем пока неясно, какой процесс одержит верх». Американский синолог Дэвид Шамбо пришел к аналогичному выводу. Свою книгу о компартии он назвал «КПК: Атрофия и адаптация», однако придал более позитивный тон умозаключениям. Партия непрерывно адаптируется, чтобы избежать атрофии, говорит он, — словно спортсмены, которые все время меняют режим тренировок, желая идти нога в ногу с самыми последними веяниями в их спортивной дисциплине. Понятное дело, они порой не гнушаются и стероидами, однако пока что тезис Шамбо сохраняет актуальность.
Политологи любят выдумывать сценарии утраты власти компартией Китая. Скажем, на протяжении многих лет ставки делались на финансовый кризис. Выяснилось, однако, что великий финансовый кризис начала XXI столетия ознаменовал закат Запада и восход Китая, а вовсе не наоборот. Или, например, ожидалось, что вступление в ВТО обнажит слабые стороны Китая и что зверская конкуренция со стороны западных транснациональных корпораций задавит китайцев. Результат опять-таки оказался ровно противоположным. За первое же пятилетие после приема КНР в общемировую торговую систему (2001 г.) активное сальдо внешнеторгового баланса страны увеличилось в восемь раз. А к 2008 году этот показатель в тринадцать раз превосходил уровень 2001 г.
Многие пророчествовали, что появление среднего класса приведет к концу авторитарного правления, как это, собственно, и произошло на Тайване, в Южной Корее и других странах Азии. Однако, как заметил один китайский ученый, КНР перевернула с ног на голову тезис покойного американского политолога Самюэля Хантингтона: дескать, средний класс в развивающихся странах сначала играет революционную и лишь затем консервативную роль. А вот в Китае средний класс с самого начала стал консервативным оплотом КПК. Он не решается на массовые выступления против государства, поскольку ему есть что терять.
Неравенство — еще одна часто упоминаемая ахиллесова пята КПК. Крайняя нищета, которая в Китае соседствует с огромным и зачастую неправедно нажитым богатством, не только дискредитирует государство, проповедующее социалистические принципы. КПК постоянно и публично критикует неравенство, поскольку знает, что разрыв между богатыми и бедными говорит не в ее пользу. Но отсюда вовсе не следует, что неравенство погубит партию. Китай стал удивительно вдохновляющим местом; в какой-то степени он даже напоминает США. Кстати, Америка не распалась на части оттого, что доходы в штатах Миссисипи и Западная Виргиния безнадежно отстали от богатого Мэриленда или Коннектикута. Экономика США жива за счет труда людей, которые стремятся сами стать богатыми, а вовсе не прижать толстосумов к ногтю. Китайцы тоже верят в свое умение и талант обеспечить новую, лучшую жизнь для собственных семей, так что вопрос неравенства покамест отставлен в сторону.
А еще есть коррупция. Безусловно, Китай глубоко коррумпирован, однако коррумпированные режимы способны долго держаться. Китайские чиновники, которых арестовывают за взяточничество, делятся на две большие группы, хотя иного бюрократа можно классифицировать по обеим группам сразу. Все они неудачники, проигравшие в борьбе за политическую власть; иногда, впрочем, их коррумпированность принимает настолько возмутительные масштабы, что бросает тень на систему и, следовательно, мешает всем остальным. В Китае коррупция напоминает налог, который распределяет неправедно нажитые доходы среди правящего класса. Своего рода клей, скрепляющий систему.