Материалы заседаний и особенно записи бесед глав внешнеполитических ведомств показывают очевидную линию США и Британии: признать в качестве максимума для СССР включение лишь Восточной Европы в его военно-стратегический и геополитический ареал (чему уже нельзя уже было воспрепятствовать) и категорически не пустить СССР на Балканы. Граница «зоны безопасности» СССР от Балтики на Юг ни в коем случае не должна была доходить до Средиземного моря, то есть не опускаться на Юг по берлинскому меридиану. Ее надо было завернуть на Восток, чтобы полностью отделить Черное море от Южной Европы, оставить все Средиземноморье под контролем будущей НАТО.
В итоге Запад вполне реализовал описанные цели: во-первых, были отбиты все попытки СССР хотя бы мизинцем ухватиться за какой-либо опорный пункт в Средиземном море — южной стратегической границе геополитического ареала будущей НАТО. Во-вторых, с помощью ставки на Турцию, были категорически пресечены и упреждены на будущее попытки вернуть Каре и Ардаган, для чего южные рубежи СССР были потом окружены военными базами.
Таким образом, вопреки клише, утвердившемуся в западной и современной российской либерально-западнической публицистике, союзники России, как и в Первой мировой войне, не отводили к ее «зоне безопасности» ничего к юго-западу от тех рубежей, на которых она и так к началу XX века была главной региональной державой. Вакуум на Юге — в регионе проливов, создаваемый в конце Первой мировой войны разгромом Австро-германского блока и распадом Оттоманской империи, а в 1945 году — разгромом фашистской Германии, должен был быть заполнен и структурирован в новую конфигурацию — НАТО.
Эти особенности послевоенных дипломатических баталий становятся особенно интересными, так как обозначившееся в 90 годы двадцатого столетия направление расширения НАТО, оккупация Косова — ключа к Вардаро-моравской долине, соединяющей Западную Европу с регионом проливов, на этом фоне выглядит отложенной реализацией неосуществившихся в конце прошлой войны и на сессиях СМИД планов. Проекты же эти проявляют знакомые с XIX века черты извечных военно-стратегических симметрии и геополитических закономерностей, заслоненных борьбой «тоталитаризма и демократии», прежде всего Восточный вопрос. Отсюда понятны аплодисменты на Западе «революции роз» в Грузии и «оранжевой революции» на Украине. Вытеснение России с Черного моря и с Балтики — вот вожделенная цель Запада в течение всех послевоенных десятилетий.
Итак, именно Ялтинско-потсдамскую систему, именно этот итог Второй мировой войны, невозможный без Великой Отечественной войны СССР, и призваны развенчать книга «История Латвии» и все дерзкие укусы прибалтийских стран и Польши. Больше, чем эти страны имеют сейчас, они уже не приобретут, так что «передовой отряд» явно выполняет чужой проект — задачу легализовать пересмотр истории уже не в СМИ, а на официальном государственном уровне.
Впрочем, пересматриваются и развенчиваются отнюдь не все итоги Второй мировой войны, а только те, что были в пользу СССР. Подвергаются сомнению статус Калининградской области и Курильских островов, но не измененная итало-французская граница или передача Додеканезских островов Греции, не состоявшаяся бы без согласия Сталина, за которое греки до сих пор благодарны Советскому Союзу, ибо во время этого решения в Греции с помощью Британии были приведены к власти антикоммунистические силы, и греческие коммунисты были брошены в тюрьмы (стало быть, не за торжество коммунистической идеи воевал СССР!). Восстановление территорий, утраченных в ходе революции и интервенции, объявляется агрессией и оккупацией, а приращения к некоторым государствам территорий, вообще никогда не бывших в их составе, не вызывает никаких сомнений.
Как не вспомнить Данилевского, который сравнивал сорокалетний стон по поводу так называемого «раздела» Польши с тем спокойствием, с которым Европа отнеслась к захвату Германией Шлезвига и Гольштейна. «Будет ли Шлезвиг и Голштейн датским или германским, он все-таки останется европейским; произойдет маленькое наклонение в политических весах; стоит ли о том толковать много? Державность Европы от этого не потерпит; общественному мнению надо быть снисходительными между своими… Но как дозволить распространяться влиянию чуждого, враждебного, варварского мира, хотя бы оно распространялось на то, что по всем божеским и человеческим законам принадлежит этому миру? Не допускать до этого — общее дело всего, что только чувствует себя Европой. Тут можно и турка (сегодня — чеченского террориста — Н.Н.) взять в союзники и даже вручить ему знамя цивилизации». [16]
Никому на Западе не кажется абсурдным, что Ялтинскую систему осуждает Варшава, получившая в дар от Красной армии Силезию — почти треть своей территории. Литва же и вовсе своей столицей обязана «преступному» секретному протоколу к Пакту Молотова—Риббентропа, в котором говорилось, что «интересы Литвы в Виленской области признаются обеими сторонами». Архивы свидетельствуют не о стыде литовцев, а о ликовании. Получив Вильно через два месяца после «позорного протокола» в октябре 1939 Литва праздновала, о чем сообщали дипломаты: «С утра весь город украсился государственными флагами… Люди целовались, поздравляли друг друга». [17] Посол США Норем сообщал о «праздничном колокольном звоне» и о «воодушевлении, с которым встречено сообщение О возвращении Вильно» и о праздничных манифестациях. [18]
Территория Литвы сегодня — единственный оставшийся реликт пакта Молотова—Риббентропа. Это и объясняет парадокс, что в книге «История Латвии» вдоволь говорится об «оккупации», но пакт Молотова—Риббентропа упоминается лишь вскользь. Отчего же такая непоследовательность? Оттого, что Латвия сегодня тщится возглавить единый фронт прибалтийских стран. Литва же, вторя Риге в отрицании Победы и объявлении СССР оккупантом, не может осуждать пакт Молотова—Риббентропа. Иначе надо расстаться с собственной столицей и всем Виленским краем!
Хочется напомнить Варшаве, что за все ее будущие козни против России и сочувствие уголовному мятежнику Масхадову с его головорезами именно СССР — Россия, против воли союзников подарила ей Силезию.
Даже классик интернационализма Ф. Энгельс в своих рассуждениях о будущем «послереволюционной» Европы славянам места не отводил. Гневную отповедь классика вызвал призыв Михаила Бакунина к единению славянства и освобождению от иноземного ига. Но русский одновременно говорил о «протянутой братской руке немецкому народу… во имя свободы, равенства, братства всех наций». Что же классик интернационализма? Равенство и братство — не для всех, и Энгельс как отрезал, что «речь идет не о братском союзе всех европейских народов, а о союзе революционных народов против контрреволюционных».
Энгельс полагал славян народами, которые «нежизненны и никогда не смогут обрести какую-нибудь самостоятельность». Они, якобы, «никогда не имели своей собственной истории… и лишь с момента достижения ими первой, самой низшей ступени цивилизации уже подпали под чужеземную власть или лишь при помощи чужеземного ярма были насильственно подняты на первую ступень цивилизации». В тевтонском задоре Энгельс утрачивал последние проблески интернационализма. Славяне не просто ничтожный мусор истории — они «всюду были угнетателями всех революционных наций, немцы и венгры являются не только символом прогресса и революции, но также просветителями и носителями цивилизации для славян». В молниях против Бакунина Энгельс уже полностью обнажил, что предмет заботы его пролетарского интернационализма — немецкий «Grossraum».