В этом деле есть одна чисто психологическая несообразность. Представьте себе, что у вас есть многолетний сослуживец, родственник, сосед. И вот вам звонят и говорят, что с ним происходит что-то непонятное — обморок, инфаркт, инсульт. Вы мчитесь к нему, тусуетесь во дворе или на лестнице, разговариваете с родственниками — и что же, неужели вы даже одним глазком не заглянете в комнату больного? Пусть через окно или в дверную щелку, неужели не посмотрите — как он там? Однако и Хрущев, и Булганин, приехав вечером 2 марта на дачу, устояли против естественного любопытства, хотя Сталин был не то без сознания, не то спал, и удовлетворение этого любопытства ничем им не грозило. Что за трепетность такая? Если отбросить хрущевскую сказку о том, что все тряслись от страха перед грозным вождем, то удовлетворительное объяснение этому может быть только одно: они уже видели Сталина в таком состоянии, поэтому им было неинтересно. Когда они могли его видеть? Для этого есть только один отрезок времени: ночь на 1 марта, и видели они его, приехав вместе с Игнатьевым по вызову охраны, а может быть, никуда с дачи не уезжая. Зачем же они приезжали в воскресенье? О, это очень просто — прозондировать обстановку и посмотреть, надо ли уже вызывать врачей или можно еще потянуть время? Потянули еще, потянули сколько могли…
Резюмируя все эти рассуждения: как развивались события? Вероятней всего, Сталину стало плохо в ночь на 1 марта. У нас нет оснований утверждать, что ему «помогли» умереть, поэтому будем считать, что это было кровоизлияние в мозг. Охрана, как и было положено, доложила по инстанции, на дачу приехали Игнатьев, врач и либо Хрущев, либо он же с Булганиным. И тут в мозгу Хрущева родился гениальный экспромт: если время так дорого, то пусть оно работает на сталинскую смерть. Велели охране не поднимать шума, либо обманув ее, либо открытым текстом приказав тянуть время, а может быть, обманув Хрусталева и сговорившись с Лозгачевым… Утром Хрусталева сменил Старостин — для него тоже что-нибудь придумали. (Кстати, а Лозгачев что — не сменялся?) Потом приезжали проконтролировать ситуацию, днем — Хрущев и Булганин, ночью, вероятно, Игнатьев и Хрущев — его сын вспоминает, что отец в тот день дважды уезжал из дому, один раз ближе к вечеру, а второй раз ночью и вернулся где-то под утро. И лишь утром, когда тянуть уже больше было нельзя, сообщили остальным и вызвали врачей.
К утру на даче собрались если не все, то многие из соратников. Там были Хрущев, Маленков, Молотов, Ворошилов, Каганович. Почему-то стали вызывать министра здравоохранения, который еще какое-то время думал: кого бы пригласить из специалистов. Тот же Лозгачев вспоминает: «В 9 часов 2 марта прибыли врачи, среди которых были Лукомский, Мясников, Тареев и др.». Светлана называет 10 часов утра. А вот профессор Мясников говорит совсем иное: «Поздно вечером 2 марта 1953 года к нам на квартиру заехал сотрудник спецотдела кремлевской больницы: "Я за вами — к больному хозяину". Я быстро простился с женой, мы заехали на улицу Калинина, там ждали нас проф. Н. В. Коновалов (невропатолог) и Е. М. Гареев, и помчались на дачу Сталина в Кунцево».
Так когда же все-таки были вызваны врачи? И если даже первая бригада, во главе с Лукомским, появилась утром, то почему так тянули со второй? Впрочем, это уже несущественно — никакие врачи помочь Сталину не могли…
«Наконец мы в доме, — продолжает Мясников, — в одной из комнат уже был министр здравоохранения, проф. П. Е. Лукомский (главный терапевт Минздрава), известные невропатологи Роман Ткачев, Н. Филимонов, Иванов-Незнамов — терапевт Лечсанупра Кремля… Диагноз нам представлялся, слава богу, ясным: кровоизлияние в левом полушарии мозга на почве гипертонии и атеросклероза».
В тот же день вызвали Светлану и Василия. Это было уже не утром, потому что Светлану разыскали на уроке в Академии общественных наук. Она вела себя тихо, а Василий с порога закричал: «Сволочи, загубили отца!» Его куда-то вывели, чтобы не шумел и не говорил неположенное. Но Светлана обмолвилась, что Василий довольно много беседовал с охраной и обслугой дачи и, вероятно, знал больше нее…
«Отец был без сознания, как констатировали врачи. Инсульт был очень сильный. Речь была потеряна. Правая половина тела парализована. Несколько раз он открывал глаза — взгляд был затуманен, кто знает, узнавал ли он кого-нибудь. Тогда все кидались к нему, стараясь уловить слово или хотя бы желание в глазах. Я сидела возле, держала его за руку, он смотрел на меня — вряд ли он видел. Я поцеловала его и поцеловала руку — больше мне уже ничего не оставалось».
А теперь вернемся к Берии. Как он вел себя в эти дни?
Об этом существует две группы прямо противоположных свидетельств.
Из сказок дедушки Никиты:
«Как только Сталин свалился, Берия в открытую стал пылать злобой против него. И ругал его, и издевался над ним. Просто невозможно было его слушать! Интересно впрочем, что как только Сталин пришел в чувство и дал понять, что может выздороветь, Берия бросился к нему, встал на колени, схватил его руку и начал ее целовать. Когда же Сталин опять потерял сознание и закрыл глаза, Берия поднялся на ноги и плюнул на пол».
Ему вторит Светлана Аллилуева:
«Только один человек вел себя неприлично — это был Берия. Он был возбужден до крайности, лицо его, и без того отвратительное, то и дело искажалось от распиравших его страстей. А страсти его были — честолюбие, жестокость, хитрость, власть, власть… Он так старался в этот ответственный момент, как бы не перехитрить и как бы не недохитрить! И это было написано на его лбу. Он подходил к постели и подолгу всматривался в лицо больного, — отец иногда открывал глаза… Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные глаза, он желал и тут быть "самым верным, самым преданным" — каковым он изо всех сил старался казаться отцу и в чем, к сожалению, слишком долго преуспевал…»
«…Когда все было кончено, он первым выскочил в коридор и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышан его громкий голос, не скрывавший торжества: "Хру-сталев! Машину!"»
Ну, что касается Хрущева, тут все ясно. Светлана — человек непростой, очень сложно иметь дело с ее мемуарами. С одной стороны, дочь Сталина, а значит, ее свидетельство весомо, а с другой — после смерти отца, после XX съезда репрессии ее, в отличие от брата, не коснулись — чем-то ведь это было оплачено. Но вот свидетельства врачей, людей незаинтересованных — они совсем иного рода.
А. Мясников: «Консилиум был прерван появлением Берии и Маленкова… Берия обратился к нам со словами о постигшем партию и наш народ несчастье и выразил уверенность, что мы сделаем все, что в силах медицины и т. д. "Имейте в виду, — сказал он — что партия и правительство вам абсолютно доверяют, и все, что найдете нужным предпринимать, с нашей стороны не встретит ничего, кроме полного согласия и помощи"».
Другой врач, В. Неговский: «У меня не сложилось впечатления, что Берия был очень возбужден, как вспоминает Светлана Аллилуева. Да, начальствующий тон, но ничего другого сказать не могу. В отношении меня был корректен, вежлив, ничего мне не приказывал. Даже поддерживал: "Находите нужным, делайте!"».