Но прошло еще 46 лет, и СССР неожиданно самораспустился, уверив себя в фатальном отставании от Запада. Тем временем Китай, у которого была еще более отсталая система, заключил экономический союз с США и заполнил сначала американский, а потом и мировой рынок своими товарами и неслыханно разбогател. В 1990-х годах Россия получила сверхдемократичную систему, где каждый, кто был никем, мог стать всем — от простого мертвеца до олигарха. И бывшая социалистическая экономика начала стремительно разрушаться и примитивизироваться. Все на продажу! Инженеры, изобретатели, вплоть до ядерных физиков переквалифицировались в рыночных торговцев. Потом начался путинский «откат к авторитаризму», и страна вновь начала быстро богатеть, догоняя Китай. Стала ли при этом система государственного управления более или менее отсталой, чем в 1990-х годах? Если вспомнить, что параллельно с «откатом к авторитаризму» произошла тотальная компьютеризация государственного аппарата, чего никогда до того не было, унификация процедур управления, наведение порядка в сфере банковского регулирования и денежного обращения, приходится признать, что система государственного управления все же стала менее отсталой, чем ранее, и, несомненно, более технологичной.
Станет ли лучше, если Россия, как Грузия или Украина, попытается заимствовать систему государственного управления извне, вестернизироваться с целью модернизации?
Согласно С. Хантингтону, который называет такой метод модернизации кемализмом, по имени Кемаля Ататюрка, пока не известно ни одной успешной попытки вестернизации. Все ранее вестернизированные страны — от Турции до Сингапура — постепенно наедаются культурным и социальным импортом и начинают искать свои пути на основе собственного культурного и исторического наследия. И Грузия, и Украина находятся еще в начале пути шоковой вестернизации, и исход этой попытки далеко не ясен — ни в одной из этих двух стран пока еще не было ни одной успешной демократической передачи власти после «цветных революций». А надежность новой системы проверяется именно в момент максимальной неустойчивости, когда наступает временное безвластие. С этой точки зрения позиция России предпочтительнее, так как начиная с 1992 года состоялись уже две беспроблемные передачи президентской власти и неоднократные смены доминирующих партий в Государственной думе. Менять свою работающую систему власти на чужую проблематичную — это, наверно, для кого-то очень привлекательно — чистый адреналин. Но непонятно, что еще привлекательного, кроме адреналина, может получить российский народ от таких экспериментов. Если есть работающая система, то экономичнее и полезнее для здоровья заниматься ее улучшением, а не уничтожением.
У России свой богатый и противоречивый опыт вестернизации. Петровская вестернизация, при всех ее достижениях, потерпела провал с точки зрения вестернизации всей страны. Она создала страну в стране, Россию в России, собственно она и превратила Россию в двуглавую химеру. Вестернизированная верхушка плюс нетронутая модернизацией огромная Деревня. Получилась уникальная модель: метрополия-плюс-колония в рамках одного государственного образования. Эта двухступенчатая конструкция существовала худо-бедно до тех пор, пока ее не послал в нокдаун новый азиатский национализм в 1905-м и не нокаутировал новый европейский национализм в 1914—1917-х годах.
Вторая вестернизация произошла с подачи Горбачева и свелась в конечном счете к трем процессам — свободе эмиграции, свободе вывоза капитала из страны и свободе внешней торговли. Те, кто не ассоциировал себя с Россией, ее покинули, прихватив не только чемоданы, но и крупный кусок национального достояния. А из бывшего советского Внешторга возник новый класс вестернизаторов — людей, которые не собираются никуда уезжать, но которые плотно расположились на таможенной границе и хорошо зарабатывают на уничтожении российской национальной промышленности и культуры путем демпинга импортной продукции на внутренний рынок. Эта группа тесно переплетена финансовыми интересами с экспортерами российского сырья, которые нуждаются в поддержке государства для проталкивания и защиты их коммерческих интересов за границей. В результате возникла экономически мощная причудливая идеологическая и политическая конструкция из националистов на экспорт и вестернизаторов на импорт, которая, собственно, и доминирует в российской политике и экономике. Благодаря их усилиям общественный экономический оборот резко ускорился, прибыль на капитал возросла, но значительные части экономики, территории и населения попросту выпали из производительного оборота. Некоторые «вены» и «артерии» гипертрофированно расширились, а капиллярная система отмирает. Даже «сердце экономики» — денежное обращение — не работает самостоятельно, а подключено к чужому аппарату, накачивающему мировую экономику Долларовым физиологическим раствором.
Текущий мировой кризис меняет условия российской внешней торговли и угрожает экономическим основам этой конструкции, создавая предпосылки и возможности для изменений в экономической политике. Доминирую щей экспортно-импортной группировке пока противостоят только не обладающие сравнимыми экономическими возможностями группы, ностальгирующие по советскому безразмерному бюджетному финансированию, и противоположные им по своей политической ориентации люди, чья рыночная специализация заключается в получении западных грантов. Все эти три группы — истеблишмент, «красные» и «белые» — активно вовлечены в текущий политический процесс.
Но есть еще две общественные группы, которые, как айсберги, пока лишь слегка заметны над поверхностью темных вод российской политики. Это, во-первых, класс «новых русских», создавших себя сами в эпоху дикого рынка и мало лояльных как господствующей группировке, так и красно-белой оппозиции. Включение этого класса в политический процесс, которое может произойти в результате кризиса, способно изменить российский политический ландшафт, выводя его из постсоветского статус-кво.
Первые столкновения этого нового политического класса с истеблишментом закончились поражением истеблишмента. Произошло это в самых уязвимых частях российской госсистемы — в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке, когда быстро и эффективно организованные действия новых политических сил по отношению к действиям властей привели к отмене заранее принятых решений и изменению позиции государственной власти. Это, конечно, отмена приговора водителю Щербинскому, осужденному за ДТП, в котором погиб губернатор Евдокимов, и отмена запрета на ввоз праворульных автомобилей.
Второй «айсберг» — никто иной, как организованный пролетариат. После шока 1990-х годов и относительного благополучия путинских лет возник класс рабочих, ничем не обязанных власти и не имеющих над собой контрольного аппарата коммунистической организации. Быстрота удовлетворения требований профсоюза в Пикалево свидетельствовала о поражении истеблишмента и в первом столкновении с организованным трудом.
Институционализация этих новых политических классов, удержание стабильности политической системы в период кризиса, а вовсе не новая вестернизация составят содержание российской кризисной и послекризисной внутренней политики. Кремлю придется договариваться не с господином Зюгановым и не с господами из «Правого дела» — и с теми и с другими как раз уже давно договорились, — а со всем классом новых русских и с реальными профсоюзами. Совпадение интересов новых политических классов и истеблишмента возможно только на основе усиления национализма, националистической ориентации экономической политики. Ведь не все могут уехать в Лондон, кто-то должен оставаться в Екатеринбурге, Самаре, Владивостоке. Не все могут присосаться к экспортной трубе. Кто-то должен, и их большинство, хорошо зарабатывать, не эмигрируя из страны. Можно подкупить некоторых, но невозможно подкупить всех. Поэтому нарастание экономической напряженности в результате кризиса неизбежно вызовет усиление экономического национализма. Это создает и усиливает опасность конфликта с американской магистралью и, в результате, потери доступа к западному технологическому пулу, заработанного дисконтированной распродажей советской империи.