Обобществление и централизация общественного капитала приводят к усреднению рисков и снижению ожидаемого Уровня риска для каждого из планирующих агентов. Развитие у государства функции планирования снижает экономический Риск еще сильнее, поскольку помимо риска чисто экономического государство снижает риск политический.
Г. Б. Клейнер указывает, что «поскольку на предприятии работают люди — социальные агенты, осуществляющие не только производственные действия… предприятие может рассматриваться и как часть социальной сферы» [43] . Понятно, что компании погружены в социальную среду, параметрами которой являются жизненные ожидания населения, его потребительские предпочтения, представления о вредности и полезности потребляемой продукции, политические пристрастия, образовательный уровень и т. д. Влиять на эти важнейшие параметры не может отдельное предприятие, но может государство. Иногда для достижения социальных целей государство идет на уничтожение преуспевающих отраслей (см., например, борьбу США с табакокурением). Поэтому если государство отказывается от выполнения своей планирующей функции, то общий уровень неопределенности в экономике возрастает, растут политический, технический, экологический и в конечном счете коммерческий и инвестиционный риски. В результате страны с дефицитом планирования становятся финансовыми донорами стран с эффективно планируемой экономикой.
Проблема оттока капитала из развивающихся, т. е. недосоциалистических, экономик не только и не столько в «неблагоприятности институциональных режимов» [44] , сколько в оценке планирующими агентами, включая отдельных индивидов, уровня риска в той или иной стране. Можно организовать самый «благоприятный» для иностранных корпораций институциональный режим, но они, тем не менее, будут предпочитать более упорядоченный и лучше планируемый экономический режим собственных стран базирования. В октябре 2008 года, когда финансовый кризис во многих странах достиг своего пика, чистый приток капитала в экономику США составил более 286 миллиардов долларов. В сентябре приток составил 142,6 миллиарда долларов, в августе — 17,1 миллиарда долларов, в то время как в июле произошел отток в 25 миллиардов долларов [45] . Объяснить этот факт преимуществами американского «рынка институциональных режимов» невозможно. Зато легко можно объяснить мощью американской системы государственного планирования.
Разрушение советской системы планирования не приблизило нас к Западу организационно, а, наоборот, увеличило разрыв. «Чикагские мальчики» Ельцина спешно внедряли самые мучительные части своей программы: значительное сокращение бюджета… и дальнейшее осуществление приватизации в самые быстрые сроки — стандартные меры, которые немедленно порождают массовую нищету» [46] . Множество людей с высшим образованием было деклассированно, они потеряли свою профессиональную компетенцию, многие покинули страну. Вряд ли это можно считать большим достижением «экономического прогресса». Большинство российских предприятий потребительского сектора потеряли свои рынки и были приобретены иностранными компаниями или поглощены иностранными сетями. Правительство России связывало большие надежды с топливно-энергетическими корпорациями, даже делало попытки позиционировать страну как «энергетическую сверхдержаву», однако драматическое падение их капитализации, потеря экспортных доходов и огромный накопленный долг ставят в повестку дня не «сверхдержавную экспансию» российских сырьевых гигантов, а их выживание.
Даже в момент максимального роста сырьевых цен российские компании были сильно недокапитализированы по сравнению с зарубежными аналогами. По мнению западных наблюдателей, «единственное разумное объяснение заключается в том, что рынок готов к тому, что российские нефтяные компании будут систематически грабиться инсайдерами» [47] . С нашей точки зрения, есть по крайней мере еще одно «единственное разумное объяснение» — отсутствие у российских сырьевых компаний тех рычагов влияния на мировую энергетическую ситуацию, которые есть у их американских и англо-голландских аналогов, давно уже превратившихся в своеобразные частные «главки» и «производственные объединения» при министерствах энергетики своих стран. Поэтому при прочих равных условиях оценка рисков их будущего всегда будет превышать оценку риска их конкурентов и, соответственно, они будут проигрывать в капитализации.
Неожиданным критиком рыночного фундаментализма оказался один из его адептов — Джордж Сорос. Он пишет: «Рыночный фундаментализм берет корни в теории совершенной конкуренции, первоначально предложенной Адамом Смитом и развитой классическими экономистами. В послевоенный период он получил мощную поддержку в результате неудач коммунизма, социализма и других форм государственного вмешательства. Эти стимулы, однако, базируются на ложных предпосылках. Факт, что государственное вмешательство всегда неудачно, не делает рынок совершенным… Финансовые рынки… будучи предоставлены сами себе… ведут к экстремальной эйфории и такому же экстремальному разочарованию» [48] .
Российский капитализм также оказался предоставлен сам себе и достиг экстремальной эйфории — «Баунти — райское наслаждение», а сейчас стремительно соскальзывает к экстремальному разочарованию. Поскольку у нас все модные западные теории внедряются с опозданием и с огромным энтузиазмом, то можно ожидать, что общественно-политический маятник при обратном движении от Егора Гайдара к Лазарю Кагановичу может передавить то позитивное, что было реально сделано миллионами наших соотечественников за последние 10–20 лет. Максимального экономического успеха добиваются системы, способные сочетать преимущества различных формаций, не вытесняя, а интегрируя их друг в друга. Поэтому в интересах России удержаться как от прорыночного, так и от антирыночного фанатизма и суметь проплыть между Сциллой экономической анархии и Харибдой милицейского госкапитализма. Но для этого одного энтузиазма и заучивания правильных заклинаний недостаточно.
России снова, как и двадцать, и девяносто лет назад, угрожают идеологический экстремизм и максимализм: «Если вы действительно уверены, что капитализм пришел к нам на века, если вы твердо убеждены, что рабочее и левое движения заведомо не способны не только победить капитал, но и реформировать его в своих интересах, если, наконец, демократические свободы не имеют для нас самостоятельной ценности, а Россия воспринимается как страна, для которой просвещенный абсолютизм является пределом мечтаний, тогда, безусловно, есть все основания поддерживать Путина с его программой буржуазной модернизации и авторитарного порядка… Тем, кто рассуждает иначе, не остается иного пути, кроме борьбы» [49] Вот типичный российский экстремизм — кто не с нами, тот против нас. На самом деле «иной путь» есть всегда и совершенно не обязательно увязывать его с «борьбой». Поиск выхода из кризиса и путей перехода к Долгосрочному экономическому росту и развитию — в интересах подавляющего большинства населения России и его политического и экономического класса. Адепты «шоковой терапии» всегда настаивали на своей уникальной садистической способности прописывать обществу «непопулярные, но необходимые» «горькие лекарства». Однако в демократическом обществе непопулярные меры не могут осуществляться. Для эффективного экономического роста необходим широкий национальный консенсус по вопросам экономической политики. Она обязана быть популистской, поскольку должна быть понятной большинству населения и принятой этим большинством. Только при этом условии можно не только избежать социального конфликта, но и обеспечить широкое народное участие в период осуществления широкомасштабного структурного маневра.