Личных вещей у Лучани вообще-то было немного, и для одной из них он нашел место у себя на столе в рабочем кабинете. Это была фотография. Изначально ее обрамляла потертая старая рамка. Когда Лучани служил в Венеции, благодарный прихожанин вставил фотографию в новую серебряную рамку, украшенную полудрагоценными камнями. На фотографии были запечатлены родители Альбино Лучани на фоне заснеженных Доломитовых Альп. На руках матери сидела малышка Пиа, теперь уже замужняя женщина, у которой самой были дети. В сентябре 1978 года секретари папы много раз замечали, как в задумчивости Лучани смотрит на фотографию. Она напоминала ему о счастливых временах, когда его душевный покой не нарушали такие люди, как Коуди, Марцинкус, Кальви и прочие. Тогда были времена тишины и всяких мелочей. Теперь же Лучани казалось, что у него не хватает времени на столь важные стороны его жизни. Он был отрезан от своей родной Канале и даже от своей семьи. Изредка он разговаривал с родными по телефону — с Эдоардо, с Пиа, но нежданным визитам пришел конец — он не может просто взять и приехать к ним в гости. За этим проследит бюрократическая машина Ватикана. Даже Диего Лоренци попытался не пустить Пиа к Лучани, когда та, позвонив по телефону, сказала, что хочет принести ему кое-какие подарки.
— Оставьте, пожалуйста, подарки у ворот, — сказал Лоренци. — Папа очень занят, у него нет времени с вами встретиться.
Лучани услышал разговор и сам взял трубку.
— Приходи со мной повидаться, — велел он. — Времени у меня нет, но все равно приходи.
Они вместе пообедали. Дядюшка Альбино был здоров и пребывал в превосходном состоянии духа. За едой он так отозвался о своей новой роли:
— Знай я, что однажды стану папой римским, то учился бы больше. — Потом, крайне сдержанно, он заметил: — Очень трудная работа — быть папой.
Пиа видела, как напряженно он трудится — и немало сил отнимало упрямство закосневшей Римской курии. Лучани хотелось вести себя в Риме словно бы в своем новом приходе — гулять по улицам, как то было в Венеции и других его епархиях. Но для главы государства подобный образ жизни проблематичен. Курия категорически заявила, что не только немыслимо, но и неосуществимо. Город потонет в хаосе, если святейший отец вознамерится совершить пешую прогулку, выйдя «в народ». Лучани отказался от этой идеи, но предложил несколько иной вариант. Он заявил ватиканским чиновникам, что желает посетить в Риме все больницы, церкви и приюты и постепенно все же совершит обход своего «прихода». Для того, кто считал себя папой-пастырем, реальный мир, начинающийся за порогом его кабинета, ставил очень непростую задачу.
Католическое население Рима составляло два с половиной миллиона человек. Такое число католиков должно было каждый год давать церкви не меньше семидесяти новых священников. Когда Лучани стал папой, таковых насчитывалось шестеро. Религиозная жизнь в Риме поддерживалась за счет «импорта» духовенства из-за его пределов. Многие части города населяли, по сути, неверующие, и церковь посещало менее трех процентов жителей. Здесь, в центре католической веры, процветало циничное отношение к религии.
Город, где отныне жил Лучани, возглавлял мэр-коммунист Карло Арган — и это в городе, где с самой ее главной отраслью экономики, религией, соперничать могла лишь преступность. Наряду с прочими папскими титулами Лучани именовался «епископом Рима» — города, обходившегося без епископа, в том смысле, в каком в Милане, Венеции, Флоренции и Неаполе вот уже более столетия были епископы.
Когда Пиа обедала с папой, дон Диего долго и громко спорил по телефону с кем-то из куриальных чиновников. Ему сообщили о желании папы посетить различные районы Рима, а он наотрез отказывался даже рассматривать такую возможность. Лучани прервал свою беседу с Пиа и обернулся к секретарю.
— Дон Диего, скажите ему, что это должно быть сделано. Передайте, что таково приказание папы.
Лоренци передал собеседнику указание папы, и в ответ снова услышал отказ. Секретарь повернулся к папе.
— Они говорят, что этого нельзя сделать, ваше святейшество, потому что ничего подобного раньше не делали.
Пиа сидела, с огромным интересом наблюдая за происходящей у нее на глазах партией в ватиканский теннис. Наконец Лучани извинился перед племянницей за прерванный разговор и сказал секретарю, что даст поручение Вийо. Улыбнувшись Пиа, папа заметил:
— Если Римская курия согласится, то твой дядя надеется до Рождества посетить Ливан.
Он много говорил о неспокойной стране и своем желании содействовать примирению, пока не взорвалась пороховая бочка. После обеда, перед уходом Пиа, Лучани настоял на том, чтобы передать ей медаль, которую ему подарила мать президента Мексики. Через несколько дней, 15 сентября, папа пригласил на ужин своего брата Эдоардо. Судьбе было угодно, чтобы эти две семейные встречи оказались последними в жизни Альбино Лучани.
Понтификат Иоанна-Павла I отсчитывал дни, а пропасть между папой и профессиональными ватиканскими бюрократами только увеличивалась, в прямой пропорции от того, насколько теснее становились узы между новым папой и широкими массами. Замешательство среди профессионалов вполне поддавалось пониманию.
Увидев в роли папы кардинала, не принадлежащего к курии и не имевшего известности на международной арене, эксперты пришли к заключению, что перед ними иной папа, первый из нового вида, избранный специально для того, чтобы добиться ослабления папской власти, преуменьшить роль папы в управлении церковью. Мало кто сомневался, что и сам Лучани рассматривал свое призвание в таком же ключе. Но главная проблема в подобном умалении роли папской власти и влияния заключалась в человеке, избранном понтификом. Сама личность Альбино Лучани, его интеллект и духовный дар, означали, что широкие массы по праву придавали новому папе и его словам большую значимость. В общественном мнении отчетливо проявлялись устремления к расширению роли папы, что было полной противоположностью тому, на что рассчитывали кардиналы. Чем большее самоотречение выказывал Лучани, тем выше он поднимался в глазах верующих.
Многие, знавшие Лучани лишь по его работе в Венеции, были поражены такими глубокими, по их мнению, переменами в бывшем венецианском патриархе. Но в Витторио-Венето, Беллуно и Канале никто не удивлялся. Это и был настоящий Лучани: простота, чувство юмора, особое внимание основам, катехизический подход — вот неотъемлемые черты этого человека.
26 сентября Лучани смог с удовлетворением подвести итоги первого месяца нового понтификата. Это был месяц, придавший церкви огромный импульс и оказавший на нее огромное влияние. Начатые папой расследования коррупции и бесчестного поведения внушили сильный страх виновникам этих преступлений. Его нетерпимость к помпезности и самомнению, столь свойственным курии, вызывала возмущение в Ватикане. Вновь и вновь он отказывался от заранее сочиненных для него в официальных кабинетах речей, во всеуслышание выражая недовольство: «Нет, это слишком куриально!» или «Тут чересчур много елея».
Застенографированные речи и устные выступления папы Иоанна-Павла I потом редко передавали по Ватиканскому радио, почти не печатались в «Оссерваторе Романо», однако их жадно слушали широкая публика и журналисты множества СМИ. Позаимствовав фразу у святого Григория, папа заметил по поводу своего избрания: «Император пожелал, чтобы обезьянка сделалась львом». От таких слов губы многих в Ватикане недовольно поджимались, а у простых людей растягивались в улыбке. Эта «обезьянка» в первый же месяц своего понтификата обращалась к ним и на латыни, и на итальянском, и на французском, и на английском, и на немецком, и на испанском. Как мог бы сказать Уинстон Черчилль, это была «та еще обезьянка».