Не могу не сказать в данном контексте о своих собственных впечатлениях о работе МДГ. Я был знаком со многими членами и активистами МДГ и присутствовал на некоторых собраниях этой группы в качестве «наблюдателя». Это не были какие-то подпольные собрания, и на некоторые из них еще в июне – июле 1989 г. меня приглашал Г. Попов. Я с большим удивлением, даже с недоумением убеждался, что и для Г. Попова, и для А. Собчака, и для Виктора Пальма, с которым я был знаком еще с 1971 г., а также для А.Д. Сахарова и других вопрос стоял не только об интеллектуальной или нравственной оппозиции, не о каких-то предложениях и программах, а о власти. Эти люди хотели и готовы были возглавить как отдельные города и области, союзные республики, так и весь Советский Союз. Университетские профессора, академические ученые, специалисты по физической химии, как В.А. Пальм, или профессора консерватории, как Витаутас Ландсбергис, малоизвестные научные сотрудники по проблемам высоких температур, как Аркадий Мурашев, или по истории, как Сергей Станкевич, – все они претендовали на политическое влияние и власть. Сходные фигуры возникали и в столицах союзных республик: филологи А. Эльчибей и З. Гамсахурдиа, этнограф и фотограф З. Позняк. Но ведь политическая власть – это сложная миссия, это трудная профессия, гораздо более трудная, чем руководство кафедрой в Московском или Ленинградском университете. Чем руководствовался такой человек, как Тельман Гдлян, человек с весьма скромным интеллектом и сомнительными нравственными качествами, претендуя или на пост министра юстиции, или на пост Генерального прокурора? Как недавнему диссиденту, мне были близки многие из программных требований лидеров МДГ. Но я не был согласен с радикальностью этих требований, с поспешностью их выдвижения, с методами, которые предлагались для их выполнения, с готовностью повести за собой народ и общество, которые этих людей почти совершенно не знали. Да и эти люди очень плохо знали реальные проблемы страны и общества. Забегая вперед, можно сказать, что многие из активистов МДГ уже через год или через два смогли получить вожделенную власть, но не преуспели на своих высоких постах. Но мы могли видеть и другое. Те самые люди, против которых выступали лидеры МДГ и которые сидели в 1989 г. в кабинетах Кремля и Старой площади, также оказались несостоятельными и неспособными работать в условиях демократии. Но эта тема выходит за рамки настоящей работы.
Отдельные забастовки происходили в Советском Союзе и во времена Н.С. Хрущева и Л.И. Брежнева. Все они были спонтанными и продолжались недолго. Почти во всех случаях рабочие и служащие протестовали против неожиданного для них изменения норм выработки и расценок, увеличения цен или ухудшения снабжения. Отдельные стачки были вызваны грубостью администрации. Главным арбитром при разрешении возникшего конфликта выступали чаще всего даже не партийные органы, а органы КГБ. Однако репрессии в отношении рядовых участников забастовок почти никогда не предпринимались, и в конечном счете власти соглашались на удовлетворение всех или хотя бы части требований рабочих.
В 1986 – 1987 гг. во многих отраслях и во многих регионах страны увеличилось число забастовок. Особенно много таких стачек происходило на предприятиях легкой промышленности, на стройках, на шахтах и рудниках. Наиболее часто эти забастовки происходили в Прибалтике и в Закавказье, а также в городах Поволжья. Печать об этих трудовых конфликтах не писала, они по-прежнему регистрировались только органами внутренних дел и КГБ. Все эти забастовки также были спонтанными и не сопровождались образованием стачечных комитетов. Они никак не были связаны друг с другом.
В 1988 г. число забастовок в СССР снова увеличилось. Некоторые из забастовок выдвигали и политические требования. В Российской Федерации речь шла о недоверии руководству предприятия и замене или перевыборах этого руководства. В Армении и Азербайджане выдвигались и требования об изменении конституции. О многих таких забастовках мы узнавали и из печати; в Советском Союзе начала проводиться политика расширения гласности и относительной свободы печати. Появились и первые попытки политического и научного анализа забастовок, например, в журнале «Рабочий класс и современный мир», который издавался тогда Институтом международного рабочего движения АН СССР. Никто еще не делал тогда вывода о начале рабочего движения в СССР. Речь шла о досадном исключении из общей благоприятной ситуации. При этом официальные общественные организации, включая и профсоюзы, почти во всех случаях конфликта принимали сторону администрации предприятия.
В отличие от профсоюзов и от властей печать почти во всех случаях говорила об участниках забастовок с симпатией, отмечая достоинства стихийно появившихся рабочих лидеров. Журналисты писали о забастовках не как о чем-то заурядном и естественном, а как о чрезвычайном событии. При этом подчеркивалось, что почти во всех случаях требования бастующих были справедливыми, и они были удовлетворены в кратчайшие сроки и без серьезных усилий.
Ситуация изменилась существенно и неожиданно для властей страны летом 1989 г. По стране прошла небывалая в прошлом волна забастовок. При этом требования рабочих были более чем справедливы, но у государства не имелось достаточно экономических, политических и иных ресурсов для их быстрого выполнения. Это привело к расширению и углублению возникшего в стране рабочего движения. Это движение углубило уже начавшийся в стране экономический и политический кризис и стало весомой частью самого этого кризиса. Наиболее активно в этом движении выступали шахтеры. И это не было случайным.
Рост напряжения и недовольства в шахтерских регионах страны накапливался уже несколько лет, и для этого было много оснований. Когда-то шахтеры считались элитой рабочего класса Советского Союза, но в 80-е гг. общий уровень жизни в угольных районах страны стал медленно, а потом и все более заметно ухудшаться. Уже в 1988 г. только в Кузбассе было около 15 спонтанных забастовок, но власти не смогли ни предугадать, ни предупредить негативного развития событий. В июне 1989 г. шахтеры Междуреченска передали большое письмо с перечислением своих требований в Верховный Совет СССР, но оно не было рассмотрено и, видимо, не было даже прочитано. Терпение шахтеров кончилось, когда из магазинов города Междуреченска исчезло мыло. 10 июля 1989 г. около 300 шахтеров Междуреченска отказались спускаться в шахту и предъявили администрации около 20 требований. Главные из этих требований были связаны с оплатой труда в вечернее и ночное время, с установлением единого выходного дня, с полным обеспечением шахт и шахтеров моющими средствами и питанием во время работы под землей. Все эти вопросы могли быть решены почти немедленно и на уровне городских властей и руководства отрасли. Но власти были возмущены самим фактом стачки, и местный профсоюз угольщиков оказался не на стороне шахтеров, а на стороне властей. Это и вызвало взрыв возмущения в Междуреченске и во всем Кузбассе. Уже через два дня забастовка охватила все шахты Кемеровской области. Министр угольной промышленности М.И. Щадов, человек среди шахтеров популярный, всю жизнь проработавший в угольной промышленности, дал телеграмму на шахты Кузбасса, обещая немедленно удовлетворить требования шахтеров. На сессии Верховного Совета СССР выступил и Михаил Горбачев. Он назвал требования шахтеров Кузбасса «справедливыми» и заявил, что ЦК КПСС и правительство страны могут дать «твердые гарантии удовлетворения требований шахтеров Кузбасса». Однако именно это выступление М. Горбачева вызвало взрыв недовольства и волну новых шахтерских забастовок, но уже по всей стране. Правительство давало гарантии почему-то только шахтерам Кузбасса, хотя положение дел в других угольных регионах было не лучшим, а в ряде районов даже худшим, чем в Кузбассе.