Для политически активной части общества нужен был отдельный канал, причем имеющий априорный статус первоисточника, через который можно было бы получать подробные разъяснения позиции власти по ключевым вопросам, если угодно, идеологические установки.
В 2004 году Кремль инициировал крупную реформу системы власти в стране — отмену прямых выборов региональных глав и выборов думцев в одномандатных округах. Этот радикальный шаг объективно требовал не только обычного PR-сопровождения, но и идеологического обоснования. А вскоре обозначилась угроза попытки устроить в России «революцию» по грузино-украинским лекалам, начались разговоры о формировании «объединенной оппозиции», которая выдвинет в том числе «общедемократические» лозунги, получит финансирование от зарубежных правительственных и неправительственных структур и бросит вызов Кремлю в ходе выборов 2007–2008 годов. После Майдана все окончательно убедились, что политическими технологиями можно не только выборы выигрывать и репутации уничтожать, но и имитировать революцию. И что противостоять этому безобразию надлежит не только применяя административный ресурс и все те же политические технологии, но и формулируя внятную идеологию.
Совершенно логично, что Сурков оказался здесь на переднем крае. И с осени 2004 года [11] он начал регулярно обращаться к элите и интересующимся политикой интеллектуалам (некоторые его выступления носили закрытый характер, но их стенограммы потом попадали в СМИ). А в своей февральской лекции свел все идеи, выдвинутые Путиным и его окружением, в единую доктрину.
Сразу скажу, что лично мне в ней близко не все, с некоторыми тезисами я не согласен. И дальше постараюсь объяснить, с какими и почему. Однако нельзя в принципе не приветствовать, во-первых, уже сам факт появления этой доктрины, во-вторых, изначально заявленное желание «объяснить» не только российское настоящее и ближайшее будущее, но и новейшую историю.
2
Исходный теоретический тезис Суркова, прежде уже озвученный Путиным в последнем Послании Федеральному Собранию, — Россия есть часть европейской цивилизации.
Наш народ вместе с остальными европейцами всегда в первую очередь стремился к свободе, справедливости и материальному успеху. То, что Россия исторически есть часть Европы, совершенно бесспорно. Разумеется, можно поспорить относительно перечня общих ценностей, в частности о том, исчерпывается ли он названными тремя. Очевидно также, что современная Европа и современная Россия при единых корнях и тех же общих ценностях все же имеют серьезные различия. В частности, идею личной свободы человека в России не воспринимают как абсолютную и, хочется надеяться, никогда не будут так воспринимать. Она как минимум корректируется идеей порядка, то есть необходимого ограничения свободы. Впрочем, нельзя не обратить внимания на то, что реалии и достижения «нероссийской Европы», в первую очередь, естественно, Западной, по Суркову, не эталон, которому нужно непременно соответствовать, а лишь именно реалии и достижения. А у нас — свои реалии и достижения. Тоже европейские. По-моему, очень правильная мысль.
Другой исходный тезис — демократия есть достижение общеевропейского прогресса: распространения знаний, развития массовых коммуникаций и т. д. «От принуждения общество постепенно переходит к технологиям убеждения, от подавления — к сотрудничеству, от иерархии к сетям горизонтальных связей». Если понимать под демократией комплекс правовых и политических институтов, призванных обеспечивать гражданам определенный набор личных, политических, экономических и прочих прав и свобод, участие всех желающих граждан в управлении государством, учет их интересов и мнений при выработке, принятии и реализации государственных решений, то это даже не общеевропейское, а общемировое достижение. И сам Сурков далее говорит, что «баланс современной цивилизации смещается в сторону умения убеждать и договариваться, с тем чтобы как можно большее количество людей осознанно принимало то или иное решение и, по возможности, добровольно» и «нельзя себе представить современное общество (…), которым можно просто командовать, ничего не объясняя». Любое государство, достигнув определенного уровня развития, начинает использовать демократию, соответствующим образом отформатировав свои институты.
Вспомним, кстати, еще раз последнее послание Путина. Он заявил, что Россия «сама встала на этот (демократический. — В. И.) путь и (…) сама будет решать, каким образом — с учетом своей исторической, геополитической и иной специфики — можно обеспечить реализацию принципов свободы и демократии. Как суверенная страна, Россия способна и будет самостоятельно определять для себя и сроки, и условия движения по этому пути».
И, наконец, третий исходный тезис, с которым невозможно не согласиться. «Демократическое общество (…) сверхидеологизировано, куда более идеологизировано, чем тоталитарное (…) Поскольку там, где сила силы убывает, там возрастает сила слова».
3
От теории Сурков перешел к новейшей истории. Он разъяснил, почему «Советский Союз не заслуживает какого-то огульного осуждения». Во-первых, СССР успешно вел идеологическую работу в планетарном масштабе, и, несмотря на все издержки, невозможно отрицать ни длительную популярность советского проекта у западных интеллектуалов «самого демократического толка», ни его стимулирующее влияние на гармонизацию социальных отношений в странах Запада и ликвидацию колониальной системы. Во-вторых, советская индустриализация создала огромную материальную базу, которая досталась нам в наследство. Тут, кстати, можно было еще сказать о масштабных социальных и культурных инновациях, произведенных при советской власти (обеспечение всеобщей грамотности, а потом — всеобщей доступности высшего образования и т. д.).
В другой части лекции Сурков напомнил и о победе СССР в Великой Отечественной войне, которая сделала его одной из мировых держав, что было формализовано в статусе постоянного члена Совбеза ООН. Этот статус Россия также унаследовала. Нельзя плевать в колодец, из которого пьешь.
Вместе с тем Сурков считает, что советское общество «вряд ли можно назвать свободным или справедливым». Видимо, поскольку подобная точка зрения, мягко говоря, не близка очень многим (по разным причинам), он не стал на ней подробно останавливаться. Зато им выставлена точная оценка состояния элиты в позднем СССР — «в один из самых драматических моментов развития Советского Союза» на самом верху оказалась «малообразованная и мало отдающая себе отчет в своих действиях группа товарищей». Номенклатурный механизм формирования элиты дал фатальный сбой. Еще одна принципиальная констатация: советская система не могла обеспечивать гражданам достойный уровень жизни. (Пусть не по всем позициям, но по многим и лишь в последние десятилетия. — В. И.) А общество этого требовало. «Ну и кому нужна была такая империя, которая не могла дать своим гражданам ни хлеба, ни зрелищ?» Жаль, что Владислав Юрьевич не остановился на системных пороках советской национальной и федеративной политики, при первом же серьезном ослаблении центральной власти обернувшихся эскалацией этнонационализма и сепаратизма в союзных и автономных республиках. Тогда его описание кризиса СССР было бы более полным.