Тогда на заново консолидированном Западе мейнстримом постепенно стали различные синтезы социализма и либерализма, капитализм «гуманизировался» и все больше «социализировался». Сформировались новые критерии эффективности проектов: теперь, грубо говоря, нужно было не только иметь развитую промышленность, сильную армию и т. п., но и обеспечивать населению возрастающий уровень потребления и свобод (демократии).
Принято считать, что СССР, втянутый в гонку вооружений, надорвался, что его и погубило. На самом деле с хрущевских времен мы втянулись в еще одну гонку — потребления. Достойно участвовать в двух гонках одновременно не получилось. Да и не могло получиться. Это я, разумеется, не к тому, что не нужно было пытаться удовлетворять «всевозрастающие потребности советских людей». У нас тоже стало стремительно складываться «общество потребления», и власть не могла это игнорировать. А к тому, что построенная система не могла эффективно выполнять новые задачи. Она могла в сжатые сроки обеспечить разработку и производство самого продвинутого ядерного оружия, но не повсеместное продуктовое изобилие, например. Была заточена на мобилизацию, а не на обслуживание «общества потребления». И поскольку все попытки перезаточить ни к чему не привели, ясно, что проблема носила системный характер.
В уровне свобод соперничать даже не пытались — было понятно, что добром это не кончится.
«Настоящей» Европой окончательно стали считать именно и только Западную Европу потому, что там социализм в смеси с либерализмом демонстрировал всяческую эффективность. Неэффективный «тоталитарный» СССР, естественно, в Европу не вписывался. Тут как раз очень хорошо ложились тезисы про «Азию», «отпадение от Европы», извечную российскую «инаковость», только перекрашенную в красный цвет, а также раздутые мифы о какой-то инфернальной кровожадности советского режима.
В действительности советский проект — явление очень противоречивое. Он, с одной стороны, приблизил Россию к Западу, в чем-то, если исходить из стратегических тамошних трендов, сделал нас «более западными», чем сами «западники» (вспомним агрессивную дехристианизацию, введение всеобщего избирательного права для женщин), а с другой — практически до самого конца сохранял многое из того, от чего в «настоящей» Европе отказались, что изжили целиком или почти целиком. Он обеспечил не только форсированную модернизацию в кратчайший срок между двумя мировыми войнами, но и отладку мобилизационной организации, благодаря которой (главным образом благодаря которой!) была добыта победа в 1945 году, а затем достигнут сверхдержавный статус. Но в 1970-1980-е обнаружилось, что проект исчерпался.
Россия в 1917–1991 годах может считаться другой Европой, но уже не в смысле «инаковости», как это имело место до XVII века, а ввиду альтернативного движения по западноевропейскому пути.
4
Кризис и разрушение СССР сопровождались призывами «вернуться в Европу» и даже «вернуться к цивилизации». Go West! В переводе с антисоветско-пропагандистского языка это означало принятие некой версии социалистическо-либерального синтеза. Однако, как и в 1917 году, власть опять досталась радикалам. На этот раз жестким либералам, которые сочетали почти религиозное почитание Запада с острой аллергией к любому социализму. Именно они сформулировали и запустили новый проект — либеральный. Сегодня это наш действующий проект, в который, правда, внесено много правых и левых корректив, особенно в последние годы.
В 1990-х либеральный проект, насколько было возможно, интегрировал нас в «настоящую» Европу на вторичную позицию. Да, нас если и стали признавать за «своих», то равными все равно не считали. Но от своей «инаковости» или «альтернативности» мы отказывались, причем не только на уровне элиты, но и на «народном» уровне. Тот, кто считает иначе, либо игнорирует совсем недавнюю историю, либо просто тешит себя иллюзиями.
Победа в холодной войне сделала Запад в целом излишне самоуверенным, откровенно наглым. Многие западные страны, в первую очередь США, принялись форсированно «демократизировать» мир, навязывать всем подряд якобы «общечеловеческие» ценности и стандарты, которые при этом сами отнюдь не всегда полностью разделяют, которым не вполне соответствуют. В одних случаях это делается из сугубо миссионерских соображений — мол, надо «окультуривать варваров». В других — «демократизация» выступает всего лишь прикрытием реализации совершенно конкретных политических и экономических интересов. «Новообращенной» России доставалось и достается особо — и как бывшей сверхдержаве (надо же за многовековой страх посчитаться), и как чересчур стремившейся к «европеизации», бравшей на себя повышенные обязательства.
Вместе с тем стали просматриваться контуры некой глобальной «империи», идущей на смену национальным государствам, в которой Западу отводится особая интегрирующая и направляющая роль.
Однако в последнее десятилетие Запад подошел к порогу эффективности своих проектов. Перед ним встали проблемы, которые он явно не способен разрешить, — бремя welfare state, старение коренного населения, агрессивное поведение иммигрантских диаспор, небезуспешно пытающихся корректировать общественные форматы под себя, чудовищный кризис морали, порождающий всеобщее разложение, и т. д. Тот же вызов международного терроризма актуализировал тему сокращения свобод, оплачивать комфортную жизнь стало все труднее и труднее.
Поэтому в Западе начали массово разочаровываться. Тем более что параллельно укрепляются экономические и политические позиции, а значит, и увеличиваются претензии как отдельных европейских «продолжений», долгое время находившихся на периферии (Латинская Америка), так и «европеизированных», но тем не менее сохранивших собственный фундамент азиатских стран (Китай, Индия). Все идет к тому, что они перестанут признавать превосходство Запада, и в глобальной империи — если она все же сложится — у того не будет «контрольного пакета».
Россия в этом контексте сейчас переосмысляет себя. Подчиненное положение в «настоящей» Европе исключает для нас державный статус. А Россия не может не быть державой и, едва укрепившись после постсоветского кризиса, взялась восстанавливаться в этом качестве, благо сложилась крайне выгодная конъюнктура на мировых рынках нефти и газа и увеличивается зависимость многих стран от наших поставок. К тому же с нынешними «настоящими» европейцами, дошедшими уже до крайних мерзостей вроде педерастических браков, зачастую просто позорно рядом стоять.
Но легко предлагать «повернуться лицом к Азии», развлекаться всякими евразийскими или даже «византинистскими» фантазиями. Выписаться из Европы нельзя, даже если очень хочется. И сделанного за последние более чем 300 лет не вернешь.
Поэтому нужно вновь предъявить себя как другую Европу. Другую. Европу. Не противопоставляющую себя «настоящей» Европе, Западу — нечего нам кардинально противопоставить, это очевидно. Не пытаться искать альтернативные пути — нет сейчас таких, во всяком случае для нас подходящих. Да и страну под такие дела в очередной раз пришлось бы разворотить, а кто поручится, что мы это выдержим? Надо двигаться по западноевропейской магистрали, во всяком случае в среднесрочной перспективе, сотрудничать, заимствовать, но при этом стараться обходить те тупики и ямы, в которых застревают «настоящие» европейцы, стараться минимизировать объективно порождаемые этим выбором проблемы. И одновременно постоянно отстраиваться от того же Евросоюза и США. Мы с вами, но мы не ваши, а свои собственные и хотим такими оставаться. У нас свой суверенитет и своя держава.