Естественная диффузия мощи предопределяет шаткость положения лидера. Отсутствие непосредственных соперников, забвение прямых (и даже косвенных) угроз неизбежно порождает коварную самоуверенность, чувство самодовольства, чреватое невниманием к проблемам других, что стимулирует их объединение, ведущее к конечной потере лидером своего могущества. В то же время «фактом является, что остальной мир реагирует на американскую мощь в классической манере поиска противовеса, ведь не мотивы и намерения важны, а относительная мощь государств» [675] .
Нестабильность гегемонии. История учит, что гегемония — с трудом удерживаемая позиция. Особенно, если речь идет о десятилетиях нашего бурного времени. Гегемон не может не совершать ошибки. Его внутреннее психологическое поле не может быть постоянно настроено на жертвенность. Внутренние проблемы статистически чаще преобладают над потребностями контроля в отдаленных пределах. В большом историческом смысле Америка не может рассчитывать на феноменальную историческую исключительность. Конечность ее лидерской миссии определена природой человеческих и межгосударственных отношений. Гегемония, полагает живущий в Париже американский обозреватель У. Пфафф, «является внутренне нестабильной, поскольку международная система естественным образом стремится к балансу и противится гегемонизму. Гегемон постоянно находится в опасности» [676] . В то же время «гегемон обуреваем гордыней и эксцессами изнутри, и угрозами извне» [677] .
Односторонность американского внешнеполитического поведения подвергается сомнению и критике еще и потому, что она не является уже ответом на некую (прежде советскую) угрозу, а проявляется как качество само по себе — как неукротимое стремление к лидерству. Это не первый в истории случай, когда лидерство, параллельно с огромными возможностями, несет с собой опасность противостояния с недовольным внешним миром.
Два столетия назад в положении современных Соединенных Штатов находилась Великобритания — она тоже испытывала страх перед потерей глобального могущества. Один из ее великих мыслителей и ораторов Эдмунд Берк выразил свои сомнения так: «Я боюсь нашей мощи и наших амбиций; я испытываю опасения в отношении того, что нас слишком сильно боятся… Мы можем обещать, что мы не злоупотребим своей удивительной, неслыханной доселе мощью, но все страны, увы, уверены в противоположном, в том, что мы, в конечном счете, своекорыстно воспользуемся своим могуществом. Раньше или позже такое состояние дел обязательно произведет на свет комбинацию держав, направленную против нас, и это противостояние закончится нашим поражением» [678] . Пессимизм Берка на новом этапе англосаксонского могущества разделяется немалым числом специалистов как внутри США, так и в огромном внешнем мире.
Логику Берка хорошо понимают (и солидарно разделяют) те, кого называют неоизоляционистами — наследники движения «Америка превыше всего», либертарианцы, убежденные пацифисты, все те, кто отвергает миссионерский пыл гегемонистов.
Объективные факторы. Фаза почти неестественного по мощи подъема одного из субъектов мировой политики не может длиться бесконечно. Американский век может не наступить по объективным причинам.
Во-первых, Соединенным Штатам, даже будучи близким к гегемонии, будет чрезвычайно трудно контролировать все основные мировые процессы. Мир значительно более сложен, чем его подают безоглядные сторонники «воспользоваться уникальным шансом»; мир практически непредсказуем, в своей эволюции он опасен, и даже малая тучка на горизонте способна принести разрушительную бурю. Предотвратить все проявления мировой анархии, пренебречь всеми угрозами международного терроризма не может никакая сила, будь она даже преисполнена невероятной жертвенности; но даже малую жертвенность возродить весьма сложно, поскольку любые сегодняшние подрывные процессы не способны угрожать жизненным устоям США, а значит бесконечная жертвенность неоправданна.
Даже если учитывать только материальные обстоятельства. Полвека назад США производили половину мирового валового продукта, в своей торговле имели колоссальное положительное сальдо, хранили у себя две трети мирового запаса золота, кредитовали едва ли не все развитие мира. В начале XXI века на США, в которых живут менее пяти процентов мирового населения, приходится примерно 20 % мирового валового продукта. У них хронический торговый дефицит, золотые запасы Америки вдвое меньше европейских. Америка превратилась в крупнейшего мирового должника.
Для поддержания гегемонии США, по оценке экспертов, должны увеличивать в год военный бюджет на 60–80 млрд. дол. [679] . (Такое увеличение военных расходов мы видим в 2002–2006 финансовых годах.) Сторонники укрепления американской гегемонии в конгрессе США предлагают расходование дополнительно 60-100 млрд. дол. в год на протяжении ближайших двадцати лет. Поддержание благоприятного для себя соотношения сил требует от США расходов на военные нужды не менее 3,5 % своего ВНП. Законодатели и население не всегда видят в этих расходах резон. Неизбежные новые экономические проблемы наложат ограничения на внешнеполитические возможности. Не забудем, что уже наказание Саддама Хусейна в 2003 г. стоило Америке сотен миллиардов долларов. Одна лишь операция в Боснии, оцениваемая примерно в 10 млрд. дол. в год, никак не может осуществляться за счет только американских средств, основываться на возможности США «проецировать мощь», служить полицейским мира. Операция в Афганистане в 2002 г. вызвала напряжение в американской экономике. Соединенным Штатам при определенном стечении обстоятельств может оказаться сложно сохранить обязательное условие американской гегемонии — «сохранение более эффективного контроля над европейскими военными возможностями в рамках и контексте НАТО» [680] .
Во-вторых, будущее уже не может предоставить Америке прежних, невероятно благоприятных условий. В начале XXI века долг США перевалил за 1 трлн. дол., увеличиваясь ежегодно на 15–20 % (одна лишь Япония владеет американскими облигациями на 300 млрд. дол., а Китай — на 50 млрд. дол.). В будущем инвестиции иностранцев в США значительно превзойдут американские инвестиции за рубежом, знаменуя собой окончание великого наплыва американских инвестиций во внешний мир. Теперь этот мир сам пришел в Америку.