Институт президентства был трансформирован. Когда президент Рузвельт ехал в Капитолии, публика по обеим сторонам Пенсильвания-авеню аплодировала. Впервые после 1929 года люди начали стоить планы на будущее.
На втором этапе «Нового курса», начавшемся в 1935 году, в рузвельтовском окружении усилилось влияние сторонников дефицитного финансировании, а расходы федерального правительства в 1935–1940 годах выросли более чем вдвое. Рузвельт, однако, все еще опасался несбалансированного бюджета и сократил расходы на 1937 год, когда казалось, что экономика набрала уже достаточные обороты.
Но предложение Рузвельта ввести государственное регулирование фондовой биржи вызвало ропот. Джордж Хэмфри, Сьюэл Эвери и Том Гирдлер возглавили борьбу с Комиссией по ценностям и обмену. Конгрессмены-республиканцы заявили, что происходит «всеобщая советизация». Президент биржи Ричард Уитни заявил, что его нью-йоркская фондовая биржа является «превосходным инструментом общества». Противники Рузвельта проиграли борьбу, когда Рузвельт назначил Джозефа Кеннеди (известного своими успешными спекуляциями) главой вышеуказанной комиссии. Рузвельт следовал совету Моли: Кеннеди как профессионал знает все слабые места, и только знаток может быть эффективен в таком деликатном деле.
Немалое число вчерашних коллег Кеннеди назвали его «предателем своего класса». Появление его в зале биржи было возможно только тогда, когда Кеннеди окружили со всех сторон телохранители. Рузвельта еще не называли «предателем», но движение рке шло в эту сторону. Рузвельт действовал жестко: он уволил Дина Ачесона за отказ исполнить приказ о девальвации. Ачесон направился в «Лигу свободы».
Отступающий класс оспаривал более тысячи мероприятий «Нового курса». Только 28 процентов федеральных судей поддерживали «Новый курс» — об этом предупредил президента министр юстиции Хомер Каммингс. Средний возраст федеральных судей был равен 78 годам, и все они были известными консерваторами. Надвигалась жестокая битва, наиболее серьезная со времен президента Линкольна.
Под главенством Маккормака из Массачусетса в палате представителей был создан Комитет по расследованию антиамериканской деятельности, но тогда его больше интересовали американские правые. Соединенные Штаты дипломатически признали Советский Союз. В палате представителей конгрессмен Лендин из Миннесоты внес билль о правах безработных. В Висконсине была создана Прогрессивная партия. А в Калифорнии знаменитый писатель — «разгребатель грязи» Эптон Синклер победил на выборах. Синклер получил больше голосов, чем все его восемь соперников из демократической партии.
Отход президента Рузвельта от золотого стандарта, осуществленный 19 апреля 1933 года, вызвал негативную реакцию всех правых сил. В течение нескольких столетий европейцы и амершсанцы были привязаны к золоту, воспринимая это как пик западной культуры. Во время долгой викторианской эпохи золото идентифицировалось с рангом великой державы, а серебро со статусом второстепенной державы. Некоторые республиканцы называли девальвацию «программой резинового доллара». Противник Рузвельта среди демократов Альфред Смит сказал, что он «за золотой доллар против надувного доллара». Даже координатор бюджета самого Рузвельта посчитал, что программа исполнительной власти означает «конец западной цивилизации».
В 30-е годы произошла чрезвычайная концентрация президентской власти, резко расширился ее объем. Общенациональные программы «Нового курса» делали Белый дом центром принятия ощутимь1х повсюду мер, президент становился распорядителем многих судеб.
Журналистка из «Нью-Йорк тайме» сравнила Рузвельта с политическими лидерами Европы. Сравнение выглядело не в пользу европейцев. Тридцатые годы были временем бурь. «На лицах Муссолини, Гитлера, Стэнли Болдуина и даже сменяющих друг друга политиков Франции напряжение и беспокойство оставили неистребимые черты. Будучи наедине с собой, не работая на публику, они выглядели усталыми и потрясенными людьми, заплатившими за власть тяжелую дань…
Ни на ком из предшественников по должности власть не оставила так мало следов, как на Рузвельте. Он стал немного грузнее, прибавилось седины; в остальном он выглядит тверже и лучше, чем вдень инаугурации. У него такое загорелое лицо, что глаза кажутся светлее — холодно-синий цвет; после четырех изматывающих лет они смотрят так же проницательно, заинтересованно, дружественно и непроницаемо, как всегда».
Рузвельту явно нравилась его должность, ион не сгибался под грузом долгих часов, когда диктовал, размышлял, читал, беседовал, принимал решения. Ему доставляли очевидную радость купание в бассейне Белого дома, встречи с министрами и посетителями, нескончаемые обсуждения, бесконечное проставление своего автографа на несчитаном числе документов и, уж конечно, проникновенные беседы с посетителями, лидерами конгресса, иностранными гостями.
Большую часть дня Рузвельт проводил в своем Овальном кабинете. Именно сюда в час подавали ланч. Президент обычно приглашал лишь одного сотрапезника Отчасти из опыта и наблюдений, отчасти инстинктивно, Рузвельт пользовался преимуществами своего поста. Честь обедать тет-а-тет с президентом «разоружала» приглашённого. В то же время машина слухов и сплетен работала безостановочно, и президент постоянно давал ей пищу. Франклин Рузвельт являлся прирожденным мастером производить впечатление, он никогда не был одинаков и прилагал усилия безотносительно к тому, находился ли рядом с ним посол крупной страны или почти случайный посетитель. Это искусство всегда было его мощным оружием, и он довел его до возможного совершенства.
Некоторые советники Рузвельта отмечали в качестве главной слабости президента его неумение решительно и жестко поступать с подчиненными, увольнять несогласных с его линией немедленно и хладнокровно. Элеонора Рузвельт объясняет это «его большой симпатией к людям, пониманием их проблем, ему не хотелось выступать в неприятной жесткой роли по отношению к тем, кого он любил… Он попросту не мог заставить себя делать эти неприятные вещи до тех пор, пока им не овладевал гнев». Все это создавало разности-лье, нередко порождало смятение, способствовало затемнению ясности (для подчиненных), какой линии следовать. Это ослабляло администрацию — говорили лучшие ее представители. Так, министр внутренних дел Гарольд Икес указывал на несовместимость позиции военного министра Вудринга с основной линией кабинета. «Если бы я был на вашем месте, я бы послал за Гарри Вудрингом и сказал ему: «Гарри, у тебя выбор, либо быть послом в Дублине, Ирландия, либо отправиться в город Топека, Канзас». Президент посмотрел на меня несколько смущенно. Читая его мысли, я спросил: «Вы не можете делать подобные, вещи, мистер Президент?» — «Нет, Гарри, не могу», — последовал ответ.
Он был человеком со многими лицами. На долгих заседаниях, с суровым лицом, в качестве председателя показывал окрркающим, как нужно быстро обсуждать дела. На яхте в час коктейля не было более оживленного лица. На партийных съездах его лицо выражало страсть, а позднее, обсуждая военные операции, каждый мог прочитать на его лице самоутверждение. Перед студентами на церемониях он был невыразимо торжественным. У себя в Гайд-Парке он был просто смешливым соседом. На пресс-конференциях его ум обгонял самых смекалистых журналистов, и лицо менялось в выражениях симпатии, решимости, игривости, желания нравиться, достоинства