Черчилль буквально с трепетом ждал сообщений и облегченно вздохнул, когда развернул телеграмму Идена: «Новый президент США будет неустрашим в отношении Советов». Леги на противоположной стороне океана записал в дневник: «Занятая президентом жесткая позиция оставляет русским выбор из двух курсов: принять предлагаемую нами политику в отношении Польши или выйти из мировой организации… Советы всегда знали, что мы обладаем мощью, теперь им придется узнать, что у нас есть и решимость». Черчилль Идену 20 апреля: «Он не склонится перед Советами. Надеясь на продолжительную дружбу с русским народом, тем не менее я полагаю, что она может быть основана только на признании мощи англо-американцев».
После известного жесткого приема Трумэном Молотова («со мной никогда в жизни так не говорили») Сталин прислал Черчиллю и Трумэну свое объяснение политики СССР в Восточной Европе. Он просил союзников учесть, что «Польша граничит с Советским Союзом, чего нельзя сказать о Великобритании и США. Польша для безопасности Советского Союза означает то же, что Бельгия и Греция для безопасности Великобритании». Он не знает, в какой мере «подлинно демократичны» греческое и бельгийское правительства, поскольку его никто не консультировал на эту тему, но он не может понять, «почему в дискуссии о Польше не сделано никакой попытки принять во внимание интересы Советского Союза в плане безопасности». Почему не может быть принят за основу югославский прецедент: если люди Тито могут составить основу правительства в Югославии, то почему этого не может произойти в Польше?
Сталин давно уже говорил, что «нас не интересует финская территория, но Финляндия должна быть государством, дружественным Советскому Союзу».
Генерал Брэдли позвонил главнокомандующему Эйзенхауэру в Реймс. Тот был мрачен — впервые посетил лагерь уничтожения около Готы: «Никогда я не испытывал равного по силе шока». Слушая Бредли, он внезапно спросил: «Брэд, сколько, по-вашему, нам стоило бы оторваться от Эльбы и взять Берлин?» Свой ответ на впервые заданный вопрос Брэдли готовил уже несколько дней. Немцы будут жестко сражаться за свою столицу. «По моим оценкам, это будет стоить нам 100 ООО человек». Эйзенхауэр промолчал, и Брэдли завершил: «Довольно большая цена за фактор престижа, особенно в ситуации, когда можно просто откинуться и позволить другому сделать все это». Эйзенхауэр промолчал и сейчас, но его молчание становилось достаточно красноречивым. Советские войска были на 25 километров ближе; если в ударной группе Эйзенхауэра было всего 50 тысяч солдат, то на трех надвинувшихся на Берлин советских фронтах было более 2,5 млн. человек.
Подготовка
Хейнрици ежедневно на маленьком разведывательном самолете облетал позиции своих войск и войск противника. Когда русские выступят? Генерал полагался на свой инстинкт и на то, что он видел. Вечером он сидел над последними донесениями разведки. Его только единожды отвлек Геринг, чья вилла «Каринхалле» располагалась всего в нескольких километрах от штаба группы войск «Висла» в Биркенхейне.
Вилла оказалась большим замком, а поместье соревновалось с Версалем. Геринг не любил Хейнрици за то, что тот не сжег Смоленск, за «опасное», с его точки зрения, своеволие. Хейнрици презирал Геринга за пустое обещание снабжать Паулюса в Сталинграде, за высокомерие и помпу, за этот пир во время чумы, за подметающих поместье воздушных десантников — о чем Хейнрици не преминул сказать одетому в белое Герингу. Во время ланча Геринг говорил о людях Хейнрици как о лентяях, коротающих дни за картами. Генерал-полковник молчал во время всех смен блюд. Но покидая замок, он обернулся и сказал, что надеется, что его «лентяи» спасут эту роскошь от разрушения. Геринг молча повернулся на каблуках. Рейхсмаршал не любил оставлять оскорбления без ответа. Он позвонил в штаб группы армий «Висла» и высказал полковнику Айсману, что не потерпит замечаний по поводу его парашютистов. «Это личное оскорбление! Свою воздушно-десантную дивизию я отдам Шернеру».
Мысли Хейнрици были уже далеко. Главный вопрос: когда Жуков начнет наступление? Интуиция говорила Хейнрици, что 15 или 17 апреля.
13 апреля 1945 года Гитлер обратился к войскам своего Восточного фронта со словами, которые дышат ненавистью к «еврейским большевикам» и предсказывают Германии Голгофу, если вермахт не совершит чуда и не разгромит большевистские орды прямо у стен Берлина. «В последний раз наши смертельные враги, еврейские большевики, собрали свои огромные войска для нападения. Мы ожидаем этого нападения, и с января месяца сделали все, чтобы построить мощный фронт. Огромная по своей численности артиллерия встретит врага. Промежутки между нашими войсками заполнены огромными новыми формированиями. Особые войска и фольксштурм укрепят наш фронт. На этот раз большевиков встретит старая участь Азии, это означает, что они истекут кровью до смерти перед столицей германского рейха. В этот момент, когда судьба унесла величайшего военного преступника всех времен (Рузвельта), наступил решающий час войны». Берлин всегда будет немецким — утверждал фюрер. 15 апреля к Гитлеру приехала Ева Браун: «В Германии без Гитлера невозможно будет жить». Это риторика. А в реальности в руках германского командования уже не было основных заводов, производящих вооружения, и это обстоятельство (предупредил 15 апреля Гитлера генерал-квартирмейстер Топпе) «может иметь самые серьезные последствия для наших военных усилий».
У Гитлера были все данные о готовящемся советском ударе. Но заменивший Гелена на посту главы военной разведки на Восточном фронте полковник Вессель не был суровым реалистом. Он склонялся к фантастическим идеям о взаимном недружелюбии союзников, о неминуемом советско-американском охлаждении, об имевшихся якобы среди советских офицеров разговорах о необходимости поставить американцев «на место» — все это питало больное воображение Гитлера. Профессиональные военные, такие, как генерал Хейнрици, новый командующий группой армий «Висла», отмахивались от подобных рассуждений как от плода больного воображения. Все внимание Хейнрици было занято грядущим наступлением Жукова, а не фантазиями прожектеров. Он внимательно следил за Жуковым. Каждый день он, пролетая над линией 1-го Белорусского фронта, наблюдал, как прибывают танки и орудия; он читал оценки разведки, материалы допросов военнопленных. Да и с Зеелов-ских высот было достаточно хорошо видно готовящееся. Хейнрици многое бы отдал, чтобы точно знать, когда ударит Жуков.
Жуков на Одере
Жуков был неутомимым аналитиком. Штабные игры и штабной анализ продолжались непрестанно, давая командующему фронтом постоянную пищу для размышлений.
Жуков изучал превосходные фотографии воздушной разведки, сделанные в условиях улучшившейся видимости. Была видна вся полоса германской обороны на глубину почти 100 километров. (Вот бы такую съемку сделать 21 июня 1941 года, ведь немцы тогда уже расчехлили орудия и вывели на стартовые позиции танки.) Две с половиной тысячи раз (!) вылетали самолеты воздушной разведки, а Конев приспособил даже надувные шары: вся немецкая оборона была у него как на ладони. Особое внимание уделялось уже немногочисленным германским самолетам, они были первоочередной целью. Против люфтваффе готовились выступить 4 авиаармии (2, 4, 13-я и 16-я — семь с половиной тысяч самолетов современных моделей, очень отличавшихся от машин четырехгодичной давности). Над 1-м Белорусским фронтом «шефствовала» 16-я воздушная армия Руденко — 3188 самолетов против насчитанных у немцев 1700 самолетов. 16-й армии, разместившей свои самолеты на 165 аэродромах, помогала 18-я армия дальней авиации Голованова (800 бомбардировщиков). С целью централизации авиационных усилий была создана единая радарная система. На линии атаки Жуков поставил 295 орудий на километр. В каждой армии были так называемые «истребители танков» — специальные бригады по 136 орудий. Жуков требовал для своего фронта более семи миллионов снарядов. (Такие цифры генерал Брусилов в свое время не мог и представить.)