Суть этой позиции в том, чтобы «смирить гордыню», ослабить внешнеполитическую активность, решительно обратиться к внутреннему переустройству, оптимизировать работу внешнеполитических органов; использовать такие сильные стороны России, как нефтегазовые месторождения (у России есть шанс превратиться для индустриального Запада в альтернативу все более нестабильному Ближнему Востоку). Эта школа сближения с Западом, не видящая альтернативы этому сближению, даже если оно будет осуществляться в условиях младшего партнерства России, приходит к выводу, что у России фактически нет альтернативы стратегическому повороту в сторону сближения со стабильным Западом. В противном случае России придется пойти на новую масштабную национальную мобилизацию, что окончательно обескровит ослабевшее в 1989 — 1998 гг. российское государство. Не достаточно ли России мобилизаций? Скажет ли спасибо (с пафосом выдвигают свой коронный аргумент безудержные западники) своему руководству омский рабочий, когда он снова будет привязан к проходной своего оборонного завода, будет обречен на спартанскую жизнь ради всего лишь того, чтобы никто и никогда не считал Россию младшим партнером? Радикальные западники видят лишь один — безусловно, отрицательный — ответ на свой риторический вопрос. Опытные скептики говорят: подобная ориентация будет означать еще одну жестокую мобилизацию для измученного народа, давайте пощадим не избалованный благосостоянием народ, не будем посягать на высокий международный статус, согласимся с подчиненным положением в складывающейся пирамидальной картине мира, где страна уже не находится на его вершине.
Они не знают омского рабочего. Его наследственная жертвенность не знает предела. Это его национальный код, он срабатывает безукоризненно, если речь идет о правом деле, о безопасности и престиже его страны. Не стоит подвергать сомнению его патриотизм, десять столетий тому порука. И его риторический (и вполне конкретный) вопрос касается прежде всего не тягот трехсменной суровой работы, а причины бессмысленно растранжиренного национального авторитета, влияния, безопасности, чувства гордости за свое государство. Кто, как и зачем это сделал? Если это историческая ошибка, то зачем ее повторять?
Несогласие на «младшее партнерство»
Прозападную радикально-демократическую волну, на удивление, не беспокоит ситуация deja vu: то, что подобные же надежды разбились в начале 1990-х годов о западную непреклонность и эгоизм. Что обмена российского разоружения у мощного Советского Союза на сближение с Западом не произошло, несмотря на безудержную жертвенность Горбачева и Ельцина (объединение Германии, роспуск ОВД, разоружение советских войск и их вывод в свои пределы). Эти неисправимые радикальные западники не осуществили союза с Западом при гораздо более благоприятных условиях, но это их не остановило в новом веке, их разоруженческое безумие и детская вера в хорошее, видимо, неукротимы.
Но высокие надежды на общее с Западом будущее довольно быстро ушли в прошлое после эйфории якобы окончательного сближения сентября — ноября 2001 г. В частности, краткосрочность и успешность операции в Афганистане сыграли против безудержных российских сторонников сближения с Западом. Вслед за военным триумфом Запад во главе с США своими действиями в декабре 2001 г. в значительной мере погасил бурнопрозападную тенденцию в ориентации по меньшей мере части думающей России.
Может ли российское общество согласиться на положение младшего партнера в союзе с США? Может ли страна, выстоявшая в Сталинграде, дважды в XX веке спасавшая Париж, победившая в самой ожесточенной из войн, пойти на заведомую второстепенную роль в глобальном военно-политическом союзе XXI века?
Лишенный иллюзий и основанный на генетическом самоутверждении подход исходит из тех идей, которые в свое время разделяли У. Черчилль и Ш. де Голль: теряющее под собой почву, слабеющее государство не должно соглашаться с пессимистической оценкой своих возможностей. Напротив, полагал гений англосаксонского мира XX века Черчилль, «Indefeatdefiance» — «В поражении — вызов», таково было кредо британского политика, видевшего и высший взлет своей страны и ослабление ее потенциала после двух мировых войн. Таким же был пафос великого француза, увидевшего на протяжении своей долгой жизни сползание Франции с лидирующих позиций, закат колониального могущества Франций. В тот момент, когда де Голль в противостоянии с Вашингтоном в 1942 — 1945 и 1958 — 1968 гг. признал бы второстепенный статус своей страны, это признание стало бы подлинной фиксацией низкого статуса его страны в мировом раскладе сил. Согласиться с второстепенностью означало для них раствориться в свите блистательного лидера. Ни история, ни национальный менталитет Британии и Франции не позволили наступить на горло самоуважению. Почему Россия должна быть иной? Самая большая по территории страна мира, населенная самым жертвенным народом, гордая победительница в величайшей из войн, вооруженная с 1949 г. ядерным оружием, гарантирующим ее неприкосновенность, показавшая совсем недавно способности своей науки и индустрии в освоении космоса, в ядерной физике, в авиации и металлургии, способна преодолеть смутное время — плода ее растерявшейся элиты, не сумевшей совладать с деструктивным ураганом 1990-х гг.
Значительная часть российского политического спектра, критически оценивая скудные итоги российского вестернизма, пришла к выводу о невозможности слепо следовать курсом «на Запад при любых обстоятельствах». Вопрос о приеме в НАТО прежних военных союзников СССР вызвал у политических сил России подлинные конвульсии, мучительную переоценку ценностей, потребовал обращения к реализму — на фоне болезненной для России демонстрации такого реализма со стороны Запада. Аргументы типа «вы звали демократический Запад, и он пришел к вашим границам» потеряли силу. Уже вскоре обозначился практически национальный консенсус по оценке действий Запада после «холодной войны».
Плохо или хорошо, но в значительном сегменте отечественной политической жизни воцарился стереотип: мы сделали важнейшие внешнеполитические уступки, а Запад воспользовался «доверчивостью московитов», ворвался в предполье России, начал вовлекать в свою орбиту помимо восточной части Германии прежних союзников России — предполагаемые ворота в благословенный Запад, и даже более того, прежние части Советского Союза. Типичная для российского мышления контрастность немедленно вызвала «патриотическую реакцию», превратила особую внешнеполитическую проблему в заложника острых политических страстей.
Создается не очень привлекательная картина весьма серьезного разочарования России в трансокеанском союзе. Может быть, Россия «слишком требовательна», когда говорит о желательности помощи ее демократии, незрелому рыночному хозяйству, новым структурам, приближающимся к западным? Что же, точка зрения, что «мы слишком требовательны», имеет хождение и в России. Совершенно справедливым было бы указать, что Соединенные Штаты никогда не обещали такой помощи, у американцев нет особых «моральных угрызений». В данном случае мы касаемся вопроса, который по своей сути выходит за рамки американо-российских отношений в более широкую плоскость межгосударственных и даже человеческих отношений. Богатые не обязаны помогать бедным, демократии, строго говоря, не обязаны чем-либо жертвовать в пользу соседей. И Запад вправе философски наблюдать за неудачами российских реформ. Но при этом Запад с Соединенными Штатами во главе должен принять лишь одно условие — он должен быть готов платить за последствия.