Российская конференция пыталась доказать Западу убийственность укрепления Польши за счет России: «Возобновление старых конфликтов между Россией и Польшей неизбежно нейтрализует силу обоих государств в такой степени, что ни одно из них не сможет служить противовесом Германии… Великая Польша не сможет стать заменой Великой России в качестве основы европейского равновесия. Поскольку население Польши всегда будет в численном отношении меньше населения России, она не сможет принять на себя такую роль. Несмотря на временную военную слабость России, ее огромный резервуар людской силы образует твердую основу для восстановления. Польша будет одним из самых слабых соседей Германии; именно поэтому Польша обречена быть одной из первых жертв униженной, уязвленной и полной жажды мести Германии… Сможет ли Польша эффективно противостоять германским амбициям и угрозам?.. В будущем стабильность и мир Европы будут требовать сильной России, полностью владеющей адекватными средствами обороны».
Конференция выразила несогласие в отношении идей расчленения России (Прибалтика), которые могли соответствовать лишь «самым диким мечтам Германии». Если Запад думает таким образом создать буферную зону между Россией и Германией, то он ошибается: получив независимость, эти страны должны будут выбирать себе патрона, и они могут не избрать в качестве такового Берлин — это будет то, чего добивался Берлин в Брест-Литовске. То же самое может произойти с Финляндией, а именно — вхождение в германскую зону влияния. Если Россия будет решительно ослаблена, то в конечном счете первой пострадает Франция, ее ждет отчуждение России и изоляция. Надежда на помощь малых стран — опасная иллюзия.
Снова ожили идеи союза с Францией как основы национальной безопасности России. И это вызвало буквально агонию Франции, которой — смертельно боящейся Германии — нужно было спешно выбирать между опорой на Россию и поддержкой лимитрофов. В идеале Клемансо хотел бы быстрого восстановления могущественной России, и он помогал Колчаку. Так сказать, «искреннее», чем другие западные страны. Но Клемансо не мог ждать слишком долго — он должен был определить внешнеполитическую стратегию страны на годы вперед, а Колчак застрял на подступах к Уралу.
На западных союзников действовали не только сообщения о поражениях белых. Помимо них, всяческие напоминания о потенциальной силе России были ослаблены русской разобщенностью. Оказавшийся в Париже Керенский и его социалистические друзья, словно уже владея Россией, бросились в бой против «консервативной» Конференции. «Демократические левые» выдвинули лозунг: «Ни Колчака, ни Ленина». Они потребовали от президента Вильсона вмешаться в русскую политику на стороне русской социальной демократии. И нет сомнения, что колебания Вильсона и Ллойд Джорджа в отношении признания Колчака явились (по меньшей мере, отчасти) итогом посеянных деятелями Временного правительства сомнений.
РУССКИЙ ВОПРОС НА НАЧАЛЬНОЙ СТАДИИ
На главном форуме Парижской мирной конференции — «встречах четырех» британский премьер — представитель страны, которая приложила самые большие интервенционистские усилия и при этом увидела ограниченность силовых методов, начал развивать ту тему, что «не следует преуменьшать значение факта превалирования большевизма как политического направления в России. Крестьяне — основное население России — принимают большевизм по той же причине, по которой французские крестьяне принимали французскую революцию, а именно — она дала им землю. Нечего ходить вокруг да около, большевики являются фактическим правительством России. «Избирать самим представителей великой державы противоположно всем принципам, за которые мы сражались. Возможно, что большевики не представляют Россию. Но определенно, что и князь Львов, как и Савинков, не представляет ее… Мы формально признавали царское правительство, хотя знали, что оно было коррумпированным. Мы признавали Донское правительство, архангельское правительство и омское правительство, хотя ни одно из них не удовлетворяло подлинным критериям демократии, но при этом мы отказываемся признавать большевиков. Думать, что нам принадлежит право самим избирать руководителей великого народа, противоречит идеалам, ради торжества которых мы вели войну. Британское правительство уже однажды, во времена Великой французской революции, совершило ошибку, придя к заключению, что эмигранты представляют собой Францию. В конечном счете такое умозаключение привело к войне с Наполеоном, которая длилась двадцать пять лет» [514] . Русские крестьяне, возможно, чувствуют в отношении Троцкого то же, что «французские крестьяне чувствовали в отношении Робеспьера», но они должны сами решить проблему собственной власти [515] .
Западные лидеры начали придерживаться той точки зрения, что поощрение глубинных сепаратистских настроений в собственно России на данном этапе чревато серьезными осложнениями. Было бы ошибкой заключать мир с Сибирью, представляющей собой половину Азии, и с отдельно взятой европейской Россией — половиной Европы. Не следует пытаться самим избирать представителей стомиллионного народа — провоцирование русской озлобленности чревато серьезными осложнениями.
Великие западные державы согласились неофициально выслушать двух крупных деятелей прошлого — министра царского кабинета Сазонова и первого председателя Временного правительства князя Львова. Но при этом Вильсон и Ллойд Джордж жестко настаивали на непризнании их представителями России. Ллойд Джордж, в частности, не хотел, чтобы вопрос о представительстве вообще рассматривался вне контекста общей политики Запада в отношении России.
Британский премьер все больше приходил к выводу, что попытки военным путем сокрушить большевизм едва ли будут эффективными. Оказалось, что нет на земле силы, которая могла бы оккупировать страну российских размеров. Остается политика блокады, но ее первыми жертвами станут противники большевиков — друзья Запада, русские дворяне. Ллойд Джордж начал искать более рациональный вариант противопоставления прозападных и революционных сил в России. В конечном счете это и привело его к идее организации переговоров представителей всех основных противоборствующих друг другу в России сил. Пусть антагонисты соберутся в одном месте. Говорят, что, если большевикам будет позволено прибыть в Париж, они обратят Францию и Англию в свою веру. «Англия может стать большевистской не потому, что большевикам будет позволено проникнуть в страну, а в том случае, если против большевиков будет развернута широкомасштабная военная кампания».
Вильсона это определенно сбивало с толку. Именно от англичан он услышал год назад слово «интервенция». Британия лидировала в силовом подходе, и Вильсон в конечном счете начал соглашаться, поскольку США были уязвимы в этой классовой схватке. В Америке капитал и труд далеки от дружеской симпатии. Теперь же Лондон начал усматривать в интервенции угрозу для Запада, и Вильсону было трудно не согласиться с тем, что посылка войск в Россию может ожесточить внутренние антагонизмы американского общества. «Мы будем плыть против течения, если будем стремиться мешать России найти свой собственный путь к свободе» [516] . Из этого следовало, что замирение в России может соответствовать американским интересам. Если большевики не вторгнутся в соседние страны, президент готов даже встретиться с ними. Тем более следует приветствовать внутрирусский диалог. Пусть выскажутся все группы русских, их замирение откроет дорогу деятельности Лиги Наций.