Убедить Америку принять на себя великую мировую роль — вот осевая идея турне президента. 4 сентября 1919 г. — Колумбус, штат Огайо; первая остановка и первая речь. Она удивила всех, кто видел в больном Вильсоне растерянного человека. Президент не нуждался в шпаргалках и говорил слушателям о сути дела без обращения к заранее заготовленным текстам: «Я желаю доложить своим соотечественникам о состоянии дел в мире, который нуждается в переустройстве». В Лиге Наций, говорил президент, Америка будет «опекуном мира». Его слушатели должны выбирать, желают они быть страусами или орлами, хотят ли они сыграть свою роль в истории «как члены совета директоров или как непричастные болтуны». Эдит пишет, что «речь была воспринята с грандиозным энтузиазмом». Но у Грейсона остались другие впечатления: «Небольшая толпа, ситуация весьма неблагоприятная». В общем и целом сторонники Вильсона все же были воодушевлены мужеством своего лидера и его прямым обращением к нации. Новая энергия президента их воодушевляла.
Следующая война будет оплачена американской кровью и американскими деньгами — так говорил пророк. Выбирайте, кем вы хотите быть, страусами или орлами. Нужно либо принять огромные обязанности этого мира, либо уступить свое место. На всех станциях и полустанках Вильсон говорил о том, что он сделал для своей страны в Париже.
12 тыс. слушателей приветствовали его в Колизее Сент-Луиса. В торговой палате Сент-Луиса (третья остановка на крестном пути президента) Вильсон, войдя в лучшую свою форму естественного евангелического проповедника, задал присутствующим вопрос относительно того, как разграничить внутренние дела от внешних: «Кто может сказать, что наши интересы отделены от интересов остального мира в торговом плане, промышленном, финансовом? Разрешите мне быть практичным. Становясь партнерами других стран, мы будем главенствовать в этом союзе. Финансовое превосходство будет нашим. Индустриальное превосходство будет нашим. Торговое превосходство будет нашим. Страны мира ждут нашего руководства». Величайшим националистом является тот, кто желает своей стране быть величайшей нацией, а величайшей нацией может быть лишь та нация, которая наилучшим образом осуществляет свои обязанности в семье народов.
Возможно, Вильсон делал ошибку. Он сам в свое время описывал яростные речи президента Эндрю Джонсона, который, как писал сам Вильсон, «своими пронзительными речами лишь увеличивал число своих оппонентов к вящей радости большинства конгресса. Противники стали подвергать сомнению запретное — его мотивы. «Харви уикли» изобразила его «беснующимся дервишем», проделывающим свои трюки за счет налогоплательщиков. Распространились слухи, что он готовит для себя третий президентский срок.
После выступления в Сент-Луисе Вильсон мог жить не иначе как с непрекращающейся головной болью. После выступления он сразу же ускользнул вместе с Эдит и Грейсоном в городской парк для непродолжительной прогулки. При всех гигантских усилиях в июле он так и не отошел от прежних физических ударов. Весь июль он жил под дамокловым мечом инсульта и паралича. Этот стресс сказался на его речах, где нетрудно обнаружить и неточности и ошибки. Багдад он поместил в Персии, австро-венгерского кронпринца, по его версии, убили не в Сараеве (Босния), а в Сербии. Он перепутал даты тайных договоров союзников, и сенатор Норрис открыто упрекнул президента в искажении истории.
Слабость провоцирует, противники активизировались. Его ловили на слове. Вильсон сказал в Колумбусе, что происходит от предков — борцов за американскую независимость. «Нью-Йорк геральд» немедленно сообщила читателям, что мать Вудро Вильсона была рождена в Англии и в 1833 г. эмигрировала в Канаду. Все родители его родителей родились и эмигрировали в Соединенные Штаты после Войны за независимость. «Что заставило президента Вильсона претендовать на звание потомка отцов пилигримов, неясно». Тогда гордость Вильсона в отношении своих предков приобрела новый оттенок. «Я вышел из расы, которая, живя на голых и неплодородных холмах Шотландии, обязана была работать, и работать упорно, — и они демонстрировали свои лучшие качества именно тогда, когда работа была тяжелой».
Газета «Лос-Анджелес экземайнер» заявила об «усталости американского народа, о пресыщенности американцев «сентиментальным теоретизированием и блистательными общими местами». Американский народ устал от европейских дрязг, он желает хорошего питания, денег и присутствия своих сыновей в родных пределах. «Народ желает, чтобы сенат снял Версальский мир с повестки дня своих обсуждений, нанес этому миру прямой нокаутирующий удар, присоединился к палате представителей в декларации об окончании войны. Народ желает, чтобы Англия, Франция, Италия и все прочие сели в собственные лодки и положили конец всему этому безумию». Все более открытыми врагами президента (и мишенями его иногда анонимной риторики) были сенатор-республиканец Филандер Нокс (госсекретарь в правительстве президента Тафта), призвавший конгресс отвергнуть Версальский мирный договор ввиду того, что условия мира с Германией были излишне суровыми, что неизбежно поведет к следующей мировой войне, непримиримыми становились сенаторы Джеймс Рид из Миссури, Уильям Бора из Айдахо, Хайрэм Джонсон из Калифорнии.
Между тем сенатская комиссия по иностранным делам методично дискредитировала глобальные планы президента. Ее председатель сенатор Лодж особенно доволен был показаниями У. Буллита, который представил все доказательства несогласия с президентом его государственного секретаря, по меньшей мере, отсутствие у Лансинга энтузиазма в отношении быстрой ратификации договора. (Повторим: в частной беседе 19 мая 1919 г. Лансинг сказал, что Лига Наций бесполезна для Америки, что эффективно преодолеть сопротивление других великих держав Соединенные Штаты не смогут и что, если бы сенаторы понимали, что означает Лига Наций для Америки, они безусловно отвергли бы ее.) Лансинг бросился к телеграфу, но его объяснения отнюдь не смягчили удара по политике президента. Стало ясно, что даже в высшем эшелоне власти участие США в Лиге Наций вызывает серьезные противоречия.
А президент сражался из последних сил. Вильсон все более терял в весе, его головные боли становились все более частыми, зрение слабело до таких пределов, что по меньшей мере однажды он вышел к толпе, не видя ее. У него постоянно двоилось перед глазами. Вудро Вильсон терял аппетит; доктор Грейсон питал его жидкой пищей, но нервное напряжение не позволяло переваривать даже самую малость. Президент лишился сна, а в Монтане, где воцарилась сухая и чрезвычайно жаркая погода, сел его голос. Оказалось, что это горловая инфекция. Развивалась астма, и всю ночь доктор вспрыскивал пациенту лекарства в рот и в нос.
Вечером 25 сентября его нервная система дала сбой. Массажистка была у Эдит, когда из соседнего купе — от президента раздался слабый стук. Вильсон сидел на кровати и пожаловался на свое состояние. Грейсон обратил внимание на опущенные уголки рта, особенно на левой стороне лица. Приступ длился почти всю ночь. В 2 часа ночи Вильсон едва дышал, мускулы лица дергались, неукротимая тошнота отпустила лишь к утру. Когда утром президент собрал силы к последнему броску, доктор Грейсон предупредил, что последствия будут фатальными. Возможно, в будущем Вильсон жалел, что не умер этой ночью. Но в напряжении данного дня, услышав слова Грейсона, Вильсон сказал: «Если вы так полагаете, я подчиняюсь». Секретарю Тьюмалти: «Я чувствую, что распадаюсь на части». И, отвернувшись к окну, постарался скрыть слезы.