А немцев более всего прочего интересовала внутренняя борьба. По мере приближения зимы обострился вопрос: кто в Германии хозяин? Подчинится ли Верховное командование Советам? Вопрос встал ребром, когда Тренер потребовал, чтобы размещающиеся близ Берлина девять дивизий «разоружили граждан». Эберт не мог принять этого предложения-ультиматума. Не помогло и письмо Гинденбурга (явно написанное Тренером): «Меня уведомили, что Вы, как подлинный немец, прежде всего любите свое отечество и постараетесь сделать все возможное для предотвращения его коллапса. Верховное командование обязуется в этом сотрудничать, при условии, что рабочие и солдатские Советы будут запрещены» [373] .
Отказ Эберта заставил Тренера напрячься. Если армии, вооруженной и имеющей огромный военный опыт, не дано будет законным образом превратиться в решающую военно-политическую силу Германии, тогда проблемы нужно будет решать, так сказать, явочным порядком — посредством создания того, что позже будет названо «свободные корпуса», воинские подразделения, действующие локально, в конкретных областях. И за пределами рейха. Как отряды самообороны.
Во второй половине ноября 1918 г. по Германии мчались поезда с войсками, покидающими фронт. Только через Франкфурт проходило восемьдесят поездов в день — более 100 тыс. солдат и офицеров. Солдаты лежали даже на крышах — очень русская картина. Эрцбергер именно так и пишет: «Как в России» [374] . Более двадцати эшелонов в день с тяжелой техникой. Как пишет Г. Даллас, «это было величайшее, наиболее организованное, самое быстрое перемещение людей во всей истории человечества» [375] . За четыре недели на огромные расстояния были перемещены до 5 млн. человек. В те времена в мире были лишь четыре города такой населенности. Смещались армии по полмиллиона человек каждая.
Но было одно — и очень важное — разочаровывающее Верховное командование обстоятельство. Тренер надеялся, что сразу за Рейном он восстановит великую силу германской армии. Как бы не так. За Рейном солдаты «попадали в революционную атмосферу». Представить себе силу воздействия последних изменений, наложившихся на четырехлетнюю бойню, Тренер и его коллеги просто не могли. Если он сам мог называть бывшего кайзера «тираном», то почему этого не могли делать «младшие чины» — причем на них-то этот полный поворот действовал значительно сильнее, чем на носителей лампасов. Тренер задумывается над созданием групп активистов-офицеров («эффективных, умелых офицеров, которые будут создавать иммунитет у войск к революционным идеям»), которые будут стремиться нейтрализовать ударную идеологию германских большевиков.
Строго говоря, Тренер и его коллеги были не правы, возлагая всю вину на умелых левых пропагандистов. Нет сомнения, что разложение германской армии началось после оказавшейся бессмысленной бойни, после колоссальных жертв, после огромного напряжения, не давшего результатов, — после того, как из жизни было выбито целое поколение. И в России большевизм не случайно взошел на политическую вершину. Там действовали те же факторы; и в гражданском раскладе, завершившемся Гражданской войной, виноваты прежде всего полководцы, начавшие бойню и потерявшие смысл борьбы. Кровопролитие не всегда самообъяснимо.
ХОЛОДНАЯ ЗИМА
В конце ноября на полях прежних битв стал ощущаться холод, усугубленный дефицитом многого необходимого. Подача газа и электричества стала прерываться, запасов угля было недостаточно. Разумеется, первыми стали страдать наименее обеспеченные слои населения. Германские большевики ощутили второе дыхание. 21 ноября 1918 г. создается «Совет дезертиров, отставших и находящихся в увольнении». На Александерплац видели несколько трупов. У социалистического полицайпрезидиума слышалась стрельба.
28 ноября забастовали заводы Симменса. За ними последовали предприятия Даймлера. Владельцы начали жаловаться, что германской индустрией завладели большевики и что они ведут дело к диктатуре пролетариата.
Решение западных союзников продлить военное положение, в течение которого германские армии продолжали откатываться на восток, стало означать для страждущего населения Германии только одно: что морская блокада Германии продлится на еще невыносимо долгое время. Между тем союзные войска углубились на территорию Германии. Англичане 6 декабря вошли в Кельн, французы оккупировали Ахен.
Между тем несправедливость жизни выплескивалась со всей очевидностью. В Берлине работали многочисленные рестораны и клубы. Казино на Виктория-штрассе было переполнено. В германскую жизнь при этом постепенно стало входить очень не германское слово и понятие экспроприация. Знаменитость приобрел некто Отто Хаас, который «экспроприировал» целый поезд и поселился в номере люкс отеля «Адлон». Менее масштабные деятели обирали магазины, снимали кассы, снимали с рук публики ручные часы.
Революционные клубы выбирали весьма презентабельные места для своих собраний. Совет рабочих и солдат Большого Берлина стал созываться в рейхстаге. Совет народных комиссаров Эберта встречался в рейхсканцелярии. Еще один Совет депутатов оккупировал прусский ландтаг. Революционные борцы обсуждали текущую обстановку в знаменитых конюшнях прусских королей. Это был пик «ажитации», умеренные просто не показывались на улицу.
Спартаковцы и «независимые социал-демократы» достаточно отчетливо понимали, что этот фестиваль жизни не может длиться вечно. И даже долго. У них началась гонка со временем. Если положиться на выборы в конституционную ассамблею, то можно потерять все революционные завоевания. Можно потерять так легко доставшийся Берлин. В северной части Берлина, в залах «Германия» и «София», состоялись два массовых митинга революционных левых. Затем толпа организовалась и под красными знаменами пошла к центру города. Но в районе казарм «Майбаг» их встретили пулеметные расчеты. Стрельба не была долгой — всего пять минут, но это был грозный знак. Раненые кричали, убитые замолчали навеки. Разбежавшиеся участники шествия должны были принять роковое решение.
События приняли суровый оборот.
Газета левых «Роте фане» вышла с выразительным заголовком: «Долой Велса, Эберта и Шейдемана!! Вся власть Советам рабочих и солдатских депутатов!» Митинги левых социал-демократов призвали ко всеобщей забастовке. Теперь митинги «Спартака» и «независимых социал-демократов» охранялись грузовиками. На которых были установлены пулеметы.
Стоя на грузовике, Карл Либкнехт указывал рукой на серые стены рейхсканцелярии: «Они сидят там, эти предатели, эти шейдеманы, эти социальные патриоты» [376] . «Независимые социал-демократы» устроили митинг перед рейхстагом и во многих других местах центра Берлина. Пытаясь противостоять им, Эберт и его коллеги из среды большинства социал-демократов устроили массовый митинг в Лустгартене, неподалеку от Королевского замка, но начавшийся дождь фактически разогнал его.