Почему бы не работать с менее кровавым дружественным тираном, если альтернативой был более кровавый и недружественный? В мире после “холодной войны” выбор может быть более трудным: между дружественным тираном и недружественной демократией. Легкомысленное предположение Запада, что демократически выбранные правительства будут прозападными и настроенными на сотрудничество, не оправдалось в не-западных обществах, где избирательная борьба может привести к власти антизападных националистов и фундаменталистов. Запад вздохнул с облегчением, когда алжирские военные вмешались 1992 году и отименили выборы, на которых явно должны были победить фундаменталисты из Исламского фронта освобождения. На руку западным правительствам оказалось отлучение от власти после победы на выборах фундаменталистской Партии Благоденствия в Турции и националистской партии в Индии в 1995 и 1996 годах соответственно. С другой стороны, после революции в Иране пришел к власти один из наиболее демократических режимов в исламском мире, а открытые выборы во многих арабских странах, включая Саудовскую Аравию и Египет, почти наверняка приведут к власти правительства, намного менее симпатичые с точки зрения Запада, чем их недемократические предшественники. Всенародно избранное правительство [c.307] в Китае может быть крайне националистичным. По мере того как западные лидеры осознают, что демократические процессы в не-западных обществах часто приводят к власти недружественные Западу правительства, они, во-первых, стараются оказать влияние на ход этих выборов, а во-вторых, с меньшим энтузиазмом борются за демократию этих странах.
Если демография – это судьба, то перемещения населения – это двигатель истории. В прошлые столетия различные темпы роста населения, экономические условия и политики правительств приводили к массовой миграции греков, евреев, германских племен, скандинавов, русских, китайцев и других народов. В некоторых случаях эти перемещения были сравнительно мирными, в друга достаточно кровавыми. Однако европейцы девятнадцати века были доминирующей расой по демографическому вторжению. С 1821 по 1924 год около 55 миллионов европейцев мигрировали за океан, около 35 миллионов из них – в Соединенные Штаты. Жители Запада покоряли и порой уничтожали другие народы, исследовали и обживали менее густонаселенные земли. Экспорт людей был, пожалуй, наиболее важным аспектом расцвета Запада с шестнадцатого по двадцатое столетие.
Конец двадцатого века ознаменовался другой, еще большей волной миграции. В 1990 году количество легальных международных мигрантов составило 100 миллионов, беженцев – 19 миллионов, а нелегальных мигрантов – по крайней мере на 10 миллионов больше. Эта новая волна миграции была отчасти результатом деколонизации, образования новых стран и политики государств, которые поощряли отъезд людей или вынуждали их делать это. Однако [c.308] это было также и результатом модернизации и технологического развития. Улучшения в сфере транспорта сделали миграцию легче, быстрее и дешевле; усовершенствование в области коммуникаций дало больший стимул использовать экономические возможности и усилило связи между мигрантами и семьями из их родных стран. Кроме того, подобно" тому, как экономический рост Запада стимулировал эмиграцию в девятнадцатом веке, экономическое развитие не-западных обществ стимулировало эмиграцию в двадцатом столетии. Миграция становится самонарастающим процессом. “Если в миграции и есть хоть один «закон», – утверждает Майрон Вайнер, – то он заключается в том, что миграционный поток, однажды начавшись, увеличивает свою скорость. Мигранты дают возможность мигрировать своим друзьям и знакомым, снабжая их информацией о том, как мигрировать, средствами для облегчения переезда, а также оказывают помощь в поиске работы и жилья”. Результатом, по выражению Вайнера, становится “глобальный миграционный кризис” .
Жители Запада последовательно и удачно противостояли распространению ядерного оружия и поддерживали демократию и права человека. Их взгляды на иммиграцию, напротив, были двойственными и значительно изменялись одновременно с изменением баланса за последние два Десятилетия двадцатого века. До 1970-х европейские страны в общем благосклонно относились к иммиграции и, в некоторых случаях, наиболее заметно в Германии и Швейцарии, поощряли ее, чтобы компенсировать нехватку рабочей вилы. В 1965 году Соединенные Штаты пересмотрели свои ориентированные на Европу квоты, принятые еще в 1920-е, и радикально изменили свои законы, значительно увеличив ноток иммиграции и открыв новые ее источники в семидесятые – восьмидесятые годы. Однако к концу 1980-х высокий уровень безработицы, увеличившееся количество иммигрантов и преимущественно “неевропейский” характер иммиграции привели к резким изменениям в европейских [c.309] взглядах и политике. Несколько лет спустя те же проблемы привели к значительным сдвигам и в Соединенных Штатах.
Большинство мигрантов и беженцев конца двадцатого века переехало из одного не-западного общества в другое. Приток мигрантов в западные общества, однако, приблизился к абсолютным показателям европейской эмиграции девятнадцатого века. В 1990 году в Соединенных Штатах проживало около 20 млн иммигрантов первого поколения, в Европе – 15,5 млн, и еще 8 млн. в Австралии и Канаде. Количество иммигрантов относительно коренного населения в основных европейских странах достигло 7-8 процентов. В Соединенных Штатах иммигранты составляли 8,7% населения в 1994 году (в 1970 было вдвое больше), а их доля в Калифорнии и Нью-Йорке составляла 25% и 16% соответственно. В восьмидесятые годы в США въехало 8,3 млн человек, а за первые четыре года девяностых – 4,5 млн.
Новые иммигранты приезжают в основном из не-запаных обществ. В Германии в 1990 году постоянно проживало 1.675.000 турок; а следующие большие группы иммигрантов были выходцами из Югославии, Италии и Греции. В Италии основным источником были Марокко, Соединенные Штаты (вероятно, в основном это были американцы итальянского происхождения, которые вернулись домой), Тунис и Филиппины. К середине девяностых 4 млн. мусульман проживали в одной только Франции, и до 13 млн. по всей Западной Европе. В 1950-х две трети иммигрантов приехали в Соединенные Штаты из Европы и Канады; в восьмидесятых примерно 35% из резко возросшего числа иммигрантов были из Азии, 45% – из Латинской Америки и менее 15 процентов – из Европы и Канады. Естественный рост населения в США очень низок, а в Европепрактически равняется нулю. Среди мигрантов уровень рождаемости высок, поэтому именно на них приходится большая часть будущего роста населения в европейских стран. В результате этого жители Европы все больше боятся что “на них обрушилось нашествие не армий и танков, а [c.310] мигрантов, которые говорят на других языках, молятся другим богам, принадлежат к другим культурам, и возникает страх, что они отберут у европейцев работу, оккупируют их земли, съедят все деньги социального обеспечения и будут угрожать их образу жизни” . Эта фобия, корни которой лежат в относительном демографическом спаде, по наблюдению Стэнли Хоффмана, “основывается на реальных столкновениях культур и обеспокоенности за национальную идентичность” .