Для некоторых участников подобных движений левизна была всего лишь маскировкой «переходного периода», но большинство активистов относилось к провозглашаемым идеям совершенно серьезно, что и предопределило их последующую эволюцию — в октябре 1993 г. основная масса бывших московских неформалов вновь встретилась на баррикадах, защищая парламент.
Тем более велико было разочарование активистов 1980-х гг., когда обнаружилось, что в изменившихся условиях 1990-х гг., не имея доступа к телевидению и прессе, без денег, помещений и платного аппарата, из реальной политической силы они за считанные месяцы превращались в изолированные и недееспособные группы.
Слабы оказались не только левые. Все организации партийного типа проявили себя в «новой России» нежизнеспособными. Вопреки широко распространенному предрассудку, партии вовсе не являются ровесниками парламентаризма и демократии. Слово «партия» употреблялось еще в Древнем Риме, но современная многопартийность возникла лишь в конце XIX в. Ранее парламенты состояли преимущественно из элитных фракций и «независимых» политиков, получавших свои мандаты благодаря деньгам или способности контролировать ситуацию на местах. Парламентские группировки прекрасно обходились без связи с массами, зато, даже находясь в оппозиции, поддерживали связь с властью.
«Плюрализм элит» позволял капитализму первоначального накопления сохранять либеральные институты, не допуская участия масс в политике. Взаимодействие жесткой и авторитарной структуры исполнительной власти с парламентской элитой — вот рецепт идеального олигархического правления, характерного для чистых форм либерально-рыночного капитализма XIX в.
Именно эту систему с 1990 г. сознательно и целенаправленно пытались воссоздать российские реформаторы. Формирование либерально-авторитарного режима идеально соответствовало как целям русской коррумпированной бюрократии, стремившейся завладеть бывшей общенародной собственностью, так и интересам западных элит, которые были заинтересованы в жесткой и твердой власти, способной подавить любое сопротивление народа реформам, но не хотели нести ответственность за поддержку «эксцессов» открытой диктатуры латиноамериканского типа. Наконец, это соответствовало русским традициям. Зародыши либеральных институтов всегда существовали в составе русского авторитарного государства, будь то эпоха царизма или поздняя советская эпоха. Но эти институты и отношения были не более чем дополнением к системе, которая никогда не была демократической.
Массовые партии сыграли в Европе огромную роль именно потому, что сумели подорвать принципы либерального порядка и вынудили правящие круги ограничить свою свободу и свои права в угоду требованиям масс. Первые массовые партии современного типа возникли в большинстве стран именно на основе рабочих организаций или мелкобуржуазных «народных» движений, поставивших под сомнение ценности либерального капитализма.
Массовые партии возникают тогда, когда значительная часть народа осознает: элитные политики, заседающие в парламентах, являются не представителями избирателей, а их злейшими врагами. Партии должны, перефразируя Ленина, дать возможность «кухарке» (т. е. непрофессионалу, обычному человеку) управлять государством, участвуя в повседневной работе политической организации, контролировать политиков «снизу», влиять на их решения, требовать отчета, смещать их. Отличие партийной политики от парламентской в том и состоит, что взаимозависимость между «кухаркой» и «государственными мужами» здесь не ограничивается одноразовым опусканием бюллетеней в урну для голосования.
Антиэлитарная (а следовательно — антилиберальная) природа политических партий предопределила то, что они сыграли огромную роль не только в переходе от парламентской олигархии к современной демократии, но и в становлении тоталитарных режимов. Формирование партий было составной частью «восстания масс».
Для правящих элит создание массовых партий всегда было вынужденным ответом на давление «слева и снизу». Для плюрализма верхов парламентских фракций, различных клубов и бюрократических группировок было вполне достаточно. Они уже у власти, и чем меньше приходится отчитываться за свои действия, чем меньше участвует «посторонних» людей в принятии решений — тем лучше.
Разговоры о партиях были среди сторонников «либеральных реформ» прежде всего данью западным стереотипам. Не случайно группа Егора Гайдара попыталась создать партию лишь в 1994 г., когда эти люди почувствовали, что их оттесняют от рычагов реальной власти.
Иное дело — социалисты. Для любого социалистического проекта именно партия как механизм связи «политиков» и «масс» является ключевым вопросом. Не случайно все размежевания и переломы в истории социалистического движения сопровождались изменением подхода к партии (по этому вопросу раскололись в 1903 г. большевики и меньшевики, а в 1960-е гг. эти же проблемы играли не меньшую роль в размежевании между коммунистами, социал-демократами и «новыми левыми» на Западе).
В России социалисты, социал-демократы и коммунисты, недовольные порядками, царившими в КПСС, стремились к созданию партии задолго до того, как многопартийность была официально разрешена. Организация партии считалась более важным делом, нежели борьба за должности и мандаты, которой увлеченно занималось большинство «демократов». Характерно, что в 1990 г. большинство лидеров левых не стало баллотироваться в народные депутаты России. Некоторые избирались депутатами и городских и районных Советов, надеясь, что это поможет объединить своих сторонников на местах.
Однако в сложившихся условиях ни Социал-демократическая, ни Социалистическая партии не смогли стать массовыми. Социал-демократы пытались идти в фарватере президентской команды, все больше лишаясь собственного лица. А когда в 1993 г. левое крыло партии выступило против политики приватизации, разгона Советов и авторитарной конституции, в партии произошел раскол. К концу 1990-х гг. параллельно существовало сразу несколько социал-демократических партий, которые продолжали размежевываться и раскалываться, подобно левацким сектам на Западе.
Что касается Социалистической партии, то с момента своего создания она вела борьбу на два фронта — против «старой и новой номенклатуры». Социалистам был плотно закрыт доступ к средствам массовой информации. Эфир был заполнен пропагандой приватизации, а газеты доказывали, что нужно либо все поделить, либо все оставить по-старому, и никто не дал слова людям, предлагавшим обсудить иные варианты. Все мрачные прогнозы, сделанные социалистами в 1989—1991 гг., подтвердились. Но самой партии от этого лучше не стало.
Разумеется, неудачи социалистов и социал-демократов объясняются не только их политическими ошибками или бойкотом в средствах массовой информации. На протяжении 1989—1993 гг. в России потерпело поражение гражданское общество. В конце 80-х рост неформальных объединений и массовое участие людей в «малой политике», когда темой дискуссии становилось строительство очистных сооружений, вырубка парков или отвод земли под детскую площадку, свидетельствовали о возникновении у нас гражданского общества. Эти объединения были единственно органичными, выросшими «снизу» без подсказки телевидения, пропагандистских кампаний и вмешательства армии платных чиновников. История 1989—1991 гг. обычно рассматривается как история борьбы за власть «демократов» и «коммунистов», но есть и вторая история тех лет: история борьбы бюрократических «элит» за контроль над массовыми движениями. Победа любой из соперничающих сил означала конец гражданского общества. С 1990 г. по мере продвижения «демократов» к реальной власти, слабеют и отмирают народные инициативы. Вместе с ними терпят неудачу и попытки создания «снизу» широкой левой партии.