Чувствуя угрозу, правительство Примакова начало отступать. Именно его кабинет в принципе мог протащить через Думу несколько законопроектов, которые должны были бы ублажить Международный валютный фонд. Ради сохранения у власти левоцентристского правительства парламентскому большинству предложили в очередной раз пожертвовать интересами своих избирателей. В свою очередь Примакову пришлось бы взять на себя ответственность за непопулярные меры, принятые под давлением МВФ. Западные банкиры требовали увеличения налогового бремени, и без того практически подавившего экономику, сокращения социальных дотаций. Жертвами сокращений должны были стать образование, медицина, культура и даже инвалиды Чернобыльской катастрофы. Но в Кремле желание избавиться от левого правительства пересилило даже соблазн провести правый курс его руками. Тем более что в качестве компенсации за отстранение левых от власти, МВФ со своей стороны мог бы сделать определенные уступки, смягчив требования.
Черная работа по выжиманию средств из населения досталась следующему кабинету (который, к счастью, с ней тоже не справился). А у жителей России остался светлый миф о хорошем левом правительстве, которое пыталось защитить интересы народа и было за это отправлено в отставку. Как и все мифы, он не вполне соответствует действительности, но создал его сам Ельцин.
Если Примаков остался в героях, то Коммунистическая партия, не сумевшая и не пожелавшая защитить «розовый кабинет», была еще больше дискредитирована. Престиж Примакова и до отставки был значительно выше, чем у депутатов и партийных лидеров. Теперь разрыв еще больше увеличился.
Ко всеобщему изумлению на пост премьера Кремлем был предложен Сергей Степашин, бывший министр внутренних дел, прославившийся только военными провалами в Чечне. Ельцин, как всегда, победил своих соперников, но новому правительству оставалось либо продолжать по инерции курс Примакова, либо повернуть руль вправо. В последнем случае страну ожидало резкое обострение социального кризиса, а возможно, и повторение августовского финансового краха. Возникла патовая ситуация. Управлять ею Степашин мог, выйти из нее — нет. А потому буквально с первого дня для Кремля было ясно, что эта фигура переходная. Не просидев в кресле премьера и трех месяцев, Степашин был вынужден уступить его бывшему руководителю госбезопасности Владимиру Путину.
Впрочем, эти несколько переходных месяцев не прошли совершенно впустую. Соглашение по Югославии, принятое министрами иностранных дел России и «Большой семерки», дало Западу спасительный шанс. Тупиковая ситуация на Балканах была преодолена и американская дипломатия начала развивать наступление, делая ставку на смену режима в Белграде. Территориальная целостность Югославии формально была гарантирована, но не само существование Югославии в качестве единой страны.
И все же время Ельцина подходило к концу. Дело не только в сроке его власти, которая по конституции должна была закончиться в 2000 г. Дело было даже не в ухудшавшемся здоровье президента. Настроение и ситуация в обществе изменились. Недовольство стало практически всеобщим, а главное, грозило принять активные формы. Миллионы людей в России мало думали о конституционных полномочиях президента. Они просто ненавидели Ельцина и его американских покровителей.
Многие революции начинались с попыток старой власти сместить умеренно реформистское правительство. В итоге общество сравнительно быстро получало новых лидеров, куда более радикальных. В окружении Ельцина отдавали себе отчет и в этом. Нужно было создать видимость перемен — для того, чтобы все осталось по-старому. Нужно было дистанцироваться от Запада для того, чтобы сохранить выгодные транснациональным монополиям экономические структуры. Надо было поставить на место олигархов, дабы те своими выходками не приближали собственное крушение. Надо было защитить воров от правосудия — под предлогом борьбы за «наведение порядка» в правоохранительных органах. Необходимо было создать видимость обновления политики и руководящих кадров, сохранив преемственность. Наконец, нужна была жесткая и жестокая фигура, способная осуществить все это на практике и удержать ситуацию под контролем.
Такой фигурой для Кремля в 1999 г. стал Владимир Путин.
Разговоры о возможной отмене выборов в России начинались всякий раз, когда избирателям полагалось решать судьбу президента. В 1996 г. вопрос перед кремлевской верхушкой стоял совершенно четко и ясно: сохранение власти для Ельцина и его окружения требовалось обеспечить любым способом, но предпочтительно было достигнуть этого через выборы, законным порядком. Рейтинг Ельцина был не более 6%, а потому прогнозы об отмене голосования выглядели очень убедительно. Министр внутренних дел Анатолий Куликов позднее признавался, что в марте уже и решение об отмене выборов было готово и указ о запрете Компартии написан. В последний момент президент передумал. Выборы состоялись в срок, а вместо танков применили «избирательные технологии», и результат получили ничуть не хуже: Ельцин остался в Кремле, а олигархия при деньгах. В 1999 г. Кремль столкнулся с теми же проблемами, но при еще менее благоприятных обстоятельствах.
ДИЛЕММЫ «СЕМЬИ»
И в 1996-м и в 1999—2000 гг. суть проблемы формулировалась предельно откровенно: стране грозит «передел собственности». Сколько бы ни рассуждали экономисты о построении рыночной экономики, собственность и власть в России оставались тесно переплетены. В Восточной Европе за время либеральных реформ удалось создать некое подобие правящего класса. Эта группировка оказалась достаточно устойчива. Она не только могла благополучно пережить смену политического руководства, но и успешно управлять ею в своих интересах. Когда антикоммуниста Леха Валенсу на посту президента Польши сменил бывший коммунист Квасьневский, люди, контролирующие финансовый капитал, спокойно продолжали свои дела. Чередующиеся правительства должны были сами искать у них одобрения.
В России ситуация сложилась иначе. Войдя в капиталистический мир в качестве сырьевого придатка Запада, страна не смогла сформировать собственную национальную буржуазию. Вместо единого, более или менее структурированного правящего класса возникли многочисленные группировки, клики, банды, «семьи». Внутренний рынок оказался слабо интегрирован: наиболее динамичные производства работали на экспорт, но выжить без остальной страны они не могли. Поддержание экономической и политической устойчивости по-прежнему лежало на государстве. Оно же не давало обществу окончательно распасться на соперничающие группировки.
Без государства ни одна деловая империя в России 1990-х не возникла и не выжила бы. Многие «первопроходцы рынка» быстро сошли со сцены именно потому, что не поняли этой простой истины. Отношения с государством строились не на формальном договоре, а на личных связях, взаимопомощи и взаимном доверии между определенными группами предпринимателей и чиновников. Это уже не коррупция, а система, без которой не может существовать ни государство, ни бизнес. Описывая отношения между дочерью Ельцина Татьяной Дьяченко, банкиром Александром Мамутом, нефтяным магнатом Романом Абрамовичем, политиком Анатолием Чубайсом и олигархом Владимиром Потаниным, деловая газета «Ведомости» писала: «Что это, если не классическая old boy network по английскому образцу? Все вместе учились, все друг другу доверяют (поэтому, например, Мамут не верит в кремлевскую коррупцию, а Татьяну Дьяченко называет великой альтруисткой). Все вместе пьют кофе в парижских кафе, катаются на лыжах в Швейцарии». Это продолжение традиций, сложившихся еще в конце советской эпохи. «В каждом московском поколении были “золотые” мальчики и девочки с дорогими машинами и папами во Внешторге или адвокатских кругах. “Хорошие семьи” всегда держались вместе. Вот и Мамут женат на бывшей жене внука Брежнева. Мало кто из отпрысков этих семей нищенствует или бунтует. Особенно к 40 годам» [238] .