Вместо урока Черномырдина я получил урок Беслана. Теперь я точно знаю, что человеческая жизнь вовсе не высшая ценность. Теперь я знаю, что европейский постулат о человеческой жизни как высшей ценности и есть та зараза, которая разъедает и Европу, и Россию. Если высшая ценность – твоя собственная жизнь, то единственный смысл этой жизни – получить от нее максимальную дозу удовольствия. А человек, получающий удовольствие, – это слабый человек. Очень слабый.
Теперь я точно знаю, что высшая ценность – человеческая смерть. И смысл жизни – в смерти. Не в том, чтобы срочно умереть, а в том, чтобы знать, за что эту свою жизнь можно отдать не задумываясь. Смысл любого действия в том, что заставляет отказаться от бездействия. Формула поступка – отказ. Чтобы встать, нужно отказаться от состояния покоя. Чтобы прыгнуть с парашютом, нужно отказаться от состояния безопасности на борту самолета. Чтобы жить полнокровной жизнью, нужно изначально отказаться от нее, отдать ее в заложники высшей воле и жить по этой воле и умереть по ней, если потребуется.
Я вспомнил, что мне приснилось той ночью, когда я смеялся. Мне приснилось, что человек на самом деле сам себе не нужен. Абсолютно. Всю жизнь он мается одной заботой – кому бы подарить свою собственную жизнь. Он и хочет этого, и боится. Это очень смешно.
Умеющих убивать могут победить лишь умеющие умирать. Террористы научились убивать. Мы не умеем ни того ни другого. Поэтому мы проигрываем.
После Беслана я почувствовал смертельную усталость от той системы равновесных ценностей, в которой мы живем. В которой грех не грешнее святости, а святость не круче греха. Впервые пожалел, что не родился веке в шестнадцатом или пятнадцатом. Когда мир был строгим, жизнь не кончалась смертью и люди боялись только Бога – живого и настоящего.
Я ни к чему не призываю. Я просто описываю состояние человека после Беслана. Возможно, это скоро пройдет. Склероз умеет.
...
Репортер – профессия алкогольно уязвимая.
Есть в профессиональной среде живучая иллюзия, что без водки репортеру никак. Что это «эликсир правды». Что у трезвенников получается гундосые и скучные репортажи и только хоть раз крепко выпивший со своими героями человек сможет написать о них что-то действительно глубокое.
В этой иллюзии есть доза правды, но очень маленькая. Без «эликсира» в некоторых случаях действительно никак. В России очень много людей, которые без водки умеют только уходить от ответа. Например, военные. Да и вообще, чтобы адекватно понимать происходящее в нашей стране, нужно иметь хотя бы минимальный алкогольный опыт. Но…
Сначала вы будете выпивать со своим собеседником, чтобы его разговорить, потому что иначе он не разговаривает.
Потом вы будете выпивать со своим собеседником, чтобы его разговорить, хотя и без выпивки он достаточно словоохотлив. Просто этот человек из вежливости предложил вам с ним выпить, а вы не отказались.
Затем вы начнете выпивать по вечерам с фотографом, чтобы снять напряжение после увиденного и пережитого.
Рано или поздно вы научитесь пить в одиночку, находясь под совокупным экзистенциальным давлением полученных за профессиональную карьеру психотравм.
Наконец, вы перестанете быть репортером, потому что вдруг окажетесь конченной алкашней.
Примеров, к сожалению, предостаточно.
Так что если у вас есть наследственная или просто слабость к этому делу, то лучше выбирайте более здоровую профессию. Если же слабости нет, но есть хотя бы способность, всё равно не теряйте бдительности. Возможно, это самое важное соображение в этой книге.
* * *
...
Иногда в репортаже есть глубокий смысл, но он не выражен и поэтому его нет.
А иногда никакого смысла в репортаже нет, но это очень ярко выражено и поэтому он есть.
* * *
...
Когда вы работаете на месте события, не надо играть с людьми в воинушку, называть козлов «козлами», а волков «волками». На территории вы всем улыбаетесь, пожимаете руку и общаетесь по-человечески. Причем делаете это абсолютно искренне. На то есть несколько причин.
1. Вам нужно получить от этих людей информацию, а не объяснить им, кто они такие. Увидев в вас врага, они замкнутся. Размен на эмоции во время работы на месте, как правило, ведет к бледности фактуры.
2. Если вы раньше времени обнаружите свое отношение к событиям, ваши персонажи могут предпринять попытки сделать так, чтобы репортаж не был опубликован. Это напрямую касается вашей безопасности. Мстить за уже опубликованный репортаж мало кто решится – положения не исправишь, а мотивы слишком очевидны. Если же у человека еще есть шанс устранить угрозу и предотвратить выход репортажа, то искушения одолевают гораздо сильнее и люди способны на неадекватные поступки.
3. Нет никакой гарантии, что в ходе беседы с «козлом» или «волком» вы не поменяете свое мнение о них на противоположное. У ваших собеседников могут быть очень весомые доказательства своей правоты, о которых вы не подозревали еще час назад. Поэтому когда люди говорят вам что-то типа: «Да чего с вами общаться?! Вы все равно напишете то, что хотите или что вам скажут», отвечайте примерно следующее: «Если бы я уже решил, что буду писать, я бы не пришел выслушать вашу позицию». Причем отвечайте искренне. Потому что так оно и есть.
* * *
...
С людьми по возможности надо разговаривать ДОЛГО. Дольше, чем они ожидают.
На это есть как минимум три причины.
1. Ваше потраченное время – это знак уважения. И люди это чувствуют. И они начинают вам доверять. Чем дольше идет разговор, тем больше они расскажут такого, чего поначалу и не хотели рассказывать.
2. Иногда ваш собеседник и сам не понимает, что для вас важно, а что нет. Какую-то суперэксклюзивную штуку он может упомянуть где-нибудь на третьем часу разговора и совершенно случайно.
3. В длинных разговорах вы можете узнать много такого, что не пригодится в репортаже, но не помешает для понимания окружающей действительности на многие годы вперед.
* * *
...
Не надо торопиться в начальники.
Я вот думал начальник – это НАЧАЛЬНИК.
А стал им и понял: в журналистике начальник – это обслуживающий персонал для автора. Он пишет, а тебе подметать. Практически таджик-гастарбайтер.
* * *
...
Можете не верить, но я не люблю работать за границей. Я люблю за границей отдыхать. У меня волчья болезнь – неофобия, я с трудом переношу что-то новое и вообще не люблю находиться в чужеродной среде.
Да и с английским у меня не особо, хотя окончил международное отделение. Говорить еще худо-бедно умею, а вот слушаю – с трудом.