– Открыл. Одно мое слово, и пуля угодит тебе в лоб.
– Тогда умрет и эта баба.
– Ты же сам знаешь, что не успеешь.
– Ты должен знать, что такое предсмертная судорога…
– Не бывает этого. При попадании в лоб не бывает. Судорога бывает при небольшом ранении. Могу дать тебе гарантию, что не успеешь. Я сейчас, разговаривая с тобой и уговаривая тебя, просто спасаю тебе жизнь, потому что тебе не грозит пожизненное заключение. Хотя маленького срока ждать тоже не надо. Отсидишь по полной программе, но все же останешься жить.
– Я могу выстрелить прямо сейчас и уйти. Попадете в меня или не попадете – это еще вопрос…
– Ты обложен со всех сторон. И был бы убит еще раньше, если бы мы не хотели взять тебя живым.
– Чего ты хочешь? – Батухан хрипит, словно это его держат за горло. Он сам отлично знает, что не успеет выстрелить, а если выстрелит раньше, то не сумеет уйти.
– Я хочу, чтобы ты отпустил медсестру и сдался.
Короткая пауза для оценки ситуации.
– Что со мной будет?
– Я не судебный орган. Тебя будут судить.
– Кто сдал меня? Почему здесь устроили засаду?
– Тебя сдала жадность. Я знал, что ты обязательно захочешь захватить новых заложников. И устроил тебе ловушку.
– Что с моими людьми?
– У тебя остались только те, что лежат здесь. Остальных перебили. В том числе, как мне сообщили две минуты назад, и в пещере… Там сейчас уже часть моих людей… – подполковник умышленно сказал про пещеру, зная, что обманывает, но умело пользуясь ложной информацией. Это сильный удар – нокдаун!
В ответ раздался только хрип.
– У тебя нет надежды. Не бери на себя лишнего. Бросай пистолет.
Батухан думал несколько секунд. Потом разжал хватку и толкнул медсестру в спину. Она сразу же отбежала, что-то выкрикивая по-немецки. Похоже, блистательно материлась. Он постоял еще несколько секунд, и Разин приготовился уже прыгнуть вперед, если Меченый поднимет пистолет к своей голове. Но он бросил оружие на дорогу.
– Да… Я проиграл, подполковник… Слишком расслабился перед дальней дорогой…
– Ты проиграл еще раньше, Батухан. Когда поверил словам негодяев и взял в руки оружие. Но это иной разговор…
Батухан шагнул вперед и протянул руки. Наручники ему защелкнул Паутов, криво ухмыляясь.
– Ты хорошо бьешь. Мне почти не пришлось притворяться.
– Почти? – Батухан даже удивился.
– Почти… – подтвердил Паутов.
Он всегда гордился своей крепкой головой.
Батухан посмотрел на майора с восхищением.
Мамы дома еще не оказалось. Она бегала по поручению сына и разносила по городу всеми доступными средствами нужные разговоры. Она умеет умно обделывать подобные дела. Неназойливо. И в очереди на почте пару фраз бросит, и там же почтальону знакомому пожалуется, а потом обойдет родственников и попросит действовать так же, как она. И город будет дышать этими слухами, пульсировать ими и ждать продолжения.
В большой комнате Шерхана встретила Гульчахра. Сидит за столом на его обычном месте – на месте хозяина, и не встала, чтобы поздороваться. Выглядит сердито.
Но голос пренебрежительный, высокомерный:
– Что с тобой опять случилось? Показывай…
Его больно резанул тон сказанного. И возмутил. Хоть бы пожалела. И не показывала бы своего недовольства. Не тот случай. Вела бы себя и как жена, и как врач…
– Ты кто? Министр здравоохранения? – непривычно для нее грубо, почти злобно ответил Шерхан.
Недавняя обида всплыла снова и загорелась ярче. На фоне своего возвышения захотелось и жену поставить на место. Чтобы это была жена, а не правительница министра. Нет у нее причины чувствовать себя настолько недостигаемой. Не он от нее, а она от него зависит во всех отношениях. И то, что он иногда потакал дурным сторонам ее характера, вовсе не значит, что он будет потакать всегда и постоянно.
Густые брови Гульчахры медленно поползли вверх. Она к такому обращению не привыкла, и хотела уже было посмотреть на мужа Медузой Горгоновной [12] , как он про себя звал ее в такие минуты, и взорваться длинной, не очень связанной тирадой, как это бывало обычно, но Шерхан проявил равнодушие, повернулся и прошел дальше, в спальню, чтобы переодеться. Против равнодушия она бороться не умеет и задохнулась, должно быть, в собственных чувствах, потому что он ее не услышал из спальни. А когда вышел в халате, жены уже не было. Куда она ушла, его сейчас заботило мало.
Он включил компьютер, вышел в Интернет и снова занялся поиском подходящих по цене вариантов. Однако цены его неприятно поразили. Оказалось, что пятьсот тысяч баксов – это ничтожно мало для серьезного дела. Ничего, можно добавить и свои деньги. Примерно на такую же сумму он потянуть сможет. Можно также найти людей, которые пожелают вложить средства в строительную промышленность республики. Главное, чтобы они не вкладывали больше, чем в состоянии вложить он. Тогда управление из его рук не уйдет.
А можно и даже нужно попросить брата, чтобы он поговорил там, в Турции, с другими полевыми командирами. Они наверняка собираются хоть когда-то вернуться на родину. Или мечтают, чтобы их дети вернулись. Пусть вкладывают деньги. Предприятия сразу можно будет оформить на детей, с временным попечительским управляющим. Этим управляющим, естественно, может быть только один человек…
А там, за границей, сейчас живут десятки полевых командиров, чей личный капитал составляет, пожалуй, несколько сотен миллионов долларов. Батухан умеет найти верные струнки в человеческих душах. Он сможет договориться и привлечь средства. Его уважают, и его послушают.
Скопировав наиболее интересные материалы, Шерхан вышел из Интернета и занялся планированием. Как инженер, он не умел писать связно, потому что его никогда этому не учили. Он умел только составлять графики. Но это умел делать хорошо, и графики обычно бывали ясными и наглядными. И, прекрасно зная состояние дел во всей республике, сразу мог сказать, куда, что и сколько необходимо поставлять. Следовательно, это необходимо производить. Одновременно он знал и платежеспособность районов и городов. Это тоже необходимо учитывать. И он учитывал. Если в каком-то месте платить не смогут, то не стоит и связываться, потому что частный бизнес в период становления обязан быть далеким от благотворительности. Это потом, когда деньги появятся лишние, когда уже не будет ясной цели, куда можно вложить их, тогда не грех и благотворительностью заняться. Во всех других случаях благотворительность терпима только как необходимая реклама. Но сейчас он думал не о рекламе.
Шерхан просидел в кабинете почти два часа, в первый час еще время от времени поглядывая на дверь – не постучит ли жена. Он все-таки привык первым идти на мировую. Она не стучала. В какие-то моменты он готов был выйти и найти ее, но останавливал себя усилием воли. Вернее, останавливало его предчувствие будущего величия, лежащее сейчас на столе в виде создающегося графика. А уже через час работы он так увлекся процессом перспективного планирования, что совершенно забыл о существовании Гульчахры.