Известно, что подобных взглядов придерживаются не только названные авторы, но и многие политики, не всегда афиширующие свои истинные убеждения, а также профессиональные «патриоты». А. Зиновьев, на чью книгу «Зияющие высоты» как на блестящее обоснование несостоятельности советской системы в 70-х годах молилась советская либеральная интеллигенция, ныне сделал поворот на 180 градусов. Теперь именно ту систему он считает наиболее подходящей для России, а либеральные реформы и изменения в жизни общества, пришедшие с ними, – «деградацией, разрушением всех основ жизни народа» (Зиновьев 1996: 57).
Рыночные реформы и демократия в России признаются необходимыми, но они могут быть успешными только при эволюционном развитии, с учетом особенностей национальной культуры, менталитета народа, традиционных институтов. То, что было сделано, сделано неправильно, привело к деградации или по меньшей мере не принесло никаких существенных изменений. Именно из-за того, как проводились реформы, как строилась внутренняя политика в 90-е годы, сегодня возрождается авторитаризм, а судьба демократии в России поставлена под угрозу.
Р. Нуреев: «Сегодня российское общество оказалось дальше от западной институциональной правовой свободы, чем накануне реформ» (Нуреев 2001: 41).
Л. Григорьев: «Неизбежным результатом гайдаровско-ельцинской „модернизации“ стал достойный занесения в Книгу рекордов Гиннесса небывалый для мирного времени обвальный кризис… По сути дела, это была политика „антимодернизации, отбросившая Россию на несколько десятилетий назад“».
В. Федотова: «Итогом гайдаровско-ельцинских преобразований стала демодернизация, отбрасывание страны в феодализм» (Заславская 2004: 91).
О. Шкаратан: «В отличие от большинства восточно-европейских стран в России не произошел коренной поворот в сторону конкурентной частнособственнической экономики. Присущие этакратическому обществу слитные отношения „власть – собственность“ получили частнособственническую оболочку, но по существу остались неизменными… Многое в истории и перспективах развития России задано. Никуда не уйти от менталитета россиянина, доминантно представленного восточным христианством, причем в его русской версии. Не уйти от национальной культуры со следами влияния восточных культур» (Шкаратан 2004: 44—45).
Этот список цитат можно было бы продолжить, ибо подобные взгляды разделяет значительная часть российской интеллектуальной элиты. Я не буду здесь ставить оценки. Замечу только, что последняя позиция, близкая по духу и идеям к либеральной, на деле солидаризуется с консервативной, ибо считает – вольно или невольно – шанс для развития демократии в России утраченным, если не навсегда, то надолго.
Кто же прав?
Изложенные выше позиции ставят перспективы российской демократии в зависимость прежде всего от особенностей национального характера русских, от их культуры, основанной на традиционных институтах и ценностях. Различия в этих позициях состоят в том, что сторонники первой, видя проблемы, связанные с особенностями менталитета большинства населения, не считают их неразрешимыми. Вопрос во времени и политике. Остальные же, исходя из имеющегося опыта модернизаций в России, считают эти проблемы непреодолимыми. Они предлагают проводить политику, которая опиралась бы на сложившийся национальный характер, на менталитет, не пытаясь решать непосильную задачу их изменения. Нельзя изменить, значит, будем жить так, как нам позволяет наш характер. Пить не брошу, хоть и врачи запрещают, но, может быть, с водки перейду на виски и бормотуху.
Каков наш национальный характер? Т. Заславская выделяет следующие основные его черты:
1) сакральное восприятие власти и государства. Установка на сильное государство, способное поддерживать общественный порядок даже суровыми методами: «с нами иначе нельзя»;
2) анархические склонности: понимание свободы не как ответственности, а как воли, вседозволенности – «поэтому с нами можно только палкой»;
3) низкая цена человеческой жизни и личности, интересы коллектива ставятся выше интересов индивида; подавление прав личности допустимо;
4) слабое уважение к законам, глубокая укорененность в культуре и практике норм поведения, противоречащих формальному праву; правовой нигилизм;
5) сдержанное отношение к частной собственности и богатству: «честным трудом и риском разбогатеть нельзя, а можно только обманом и несправедливостью»; напротив, больше ценятся социальная справедливость, равенство, взаимопомощь;
6) относительная слабость достижительных ценностей – образования, профессионализма, карьеры, известности, успеха; невысокий престиж предпринимательства; неумение, а часто нежелание рационально вести хозяйство, склонность к бессмысленному риску («русская рулетка»), кутежам и тому подобное;
7) значительно более низкая, чем во многих странах, ценность труда, склонность к чередованию периодов интенсивного труда с предельным напряжением и длительного отдыха с пьянством, загулами; низкая трудовая и технологическая дисциплина, неспособность к строго регламентированному труду.
К. Касьянова и Е. Майминас отмечают также склонность к подавлению инстинктивных влечений, личных целей ради высших ценностей (духовность). Отсюда появляются характерные качества: смирение и долготерпение. Это, правда, не очень органично сочетается со вседозволенностью и нежеланием действовать рационально. Скорее, смирение – ценность, внушенная религией, чтобы удерживать страсти, а духовность – в противовес стяжательству, зависти и другим порокам.
Эти свойства национального характера обусловливают слабую отзывчивость на любые изменения, консерватизм.
Апокалиптический тип сознания ориентирован на сопротивление изменениям (как у староверов-раскольников). Либо, если перемены все же происходят, культурные скрепы распадаются полностью, и изменения приобретают разрушительный характер. Сама Заславская комментирует это так: «Разве понимание свободы как воли или бесконечное терпение, прерывающееся время от времени апокалиптическим (а по Пушкину – „бессмысленным и беспощадным“) бунтом, не характерны в первую очередь для рабов?» (Заславская 2004: 58—61).
Первая мысль от знакомства с этим списком: а за что тут держаться? Если наш особый путь состоит в том, чтобы лелеять и возносить такую национальную культуру, то у России нет будущего. У нее не будет конкурентоспособности ни по каким продуктам, кроме нефти и газа. Может быть, это, наоборот, перечень недостатков, от которых нужно избавляться любым способом? Или это невозможно?
К счастью, дело обстоит не так безнадежно. Мне тоже приходилось заниматься этой проблематикой (Ясин 2004б: 332—393), и я пришел к выводу, что, во-первых, перечисленные выше свойства русского национального характера в основном относятся к дореволюционному периоду и, во-вторых, их перечень неполон. В него следовало бы включить и оригинальность мышления, и изобретательность, и склонность к творческому труду как к удовольствию, а не способу заработка. Недостаток рационализма восполняется довольно распространенным артистизмом, богатством воображения, образностью видения мира. Кстати, исследования труда на оборонных предприятиях в 1987—1990 годах показали весьма высокие качества работников, близкие к лучшим мировым стандартам (Шкаратан 2002: 44—47). Названные черты могут быть весьма полезными в постиндустриальном обществе.