В современных разговорах о нации часто используется язык родства и происхождения. Лидеры привлекают своих сторонников, заявляя о своей преданности своим «братьям» и описывая угрозу чистоте нации, если их сестры имеют детей от иностранцев. Люди говорят о своей нации как о большой семье, настаивают на существовании кровных уз или рассуждают о том, как их предки сражались с их давними врагами в каких-то давних битвах.
Но важно отметить, что использование языка родства и происхождения при описании нации способно вводить в заблуждение. Например, в современных Сербии, Хорватии и Боснии родству и семье безусловно придается особая ценность. Они могут играть даже бóльшую роль в организации социальной жизни, чем, скажем, в Англии, Соединенных Штатах или Австралии. Православных христиан, католиков и мусульман учат поклоняться не их предкам, а богу и разным святым. Пост президента не является наследственным ни в одной из этих трех стран. Хотя бизнесмены могут оказывать покровительство своим родным и двоюродным братьям в каждой из этих стран, их экономики организованы во многом на основе денежных покупок, торговли на большие расстояния и фабричных и иных предприятий, в которых родство не является основой для получения работы и организации производства.
Кроме того, утверждения националистических лидеров, говорящих: «Мы — одна семья», действуют совершенно иначе, чем сама семья у народов, для которых она является более важной. Сербские или хорватские лидеры, которые говорят об этом, имеют в виду, что «мы» одинаковы, «мы» едины, «мы» связаны прочными узами, «нас» никогда не должна разделить преданность меньшим или пересекающимся группам. Талленси признали бы моральную силу таких увещеваний, и иногда члены их семей могли бы призывать к поддержке своих родственников в схожих терминах. Но, будучи представителями родового общества, они всегда сознают, в отличие от сербской и хорватской риторики, что семья относится к иному масштабу лояльности. Существуют нуклеарные семьи родителей с детьми, минимальные родственные связи между двумя или более такими нуклеарными семьями с общим родителем (скажем, отцом двух братьев, которые могут жить под одной крышей и вместе заниматься сельским хозяйством) и различные промежуточные родственные связи, доходящие вплоть до максимальных родов, объединяемых (предполагаемыми) общими предками на протяжении 10–12 поколений. В результате бóльшие семьи всегда состоят из меньших семей. Не существует какой-то одной, фиксированной единицы, настолько важной, чтобы талленси всегда считали ее, а не бóльшую или меньшую группу своей семьей (и если это не так для групп происхождения, это еще менее справедливо для сложных сетей родственных связей, сформированных посредством браков). Какой из уровней семьи будет иметь значение — зависит от ситуации.
Все роды талленси также входят в кланы, которые заявляют об общем происхождении, но не могут проследить его напрямую. Кланы — это крупные категории более или менее эквивалентных членов, а не структуры определенных родственных отношений [26] . Кланы не делятся на подвижную шкалу клановых составляющих, как роды естественным образом делятся на иерархию более крупных и менее крупных сегментов. Но кланы экзогамны и потому участвуют в создании родственных отношений между индивидами. Когда мужчина и женщина вступают в брак, это создает новую сеть отношений между кланами, родами и отдельными членами семьи. Тем самым создается основа для совместной деятельности в случае необходимости — заключения новых браков, торговли или улаживания споров. Короче говоря, родство и происхождение связывают талленси друг с другом (1) в плотную, сложную и систематически организованную сеть опознаваемых и четко определяемых отношений — отца/сына, старшего брата/младшего брата и т. д. и (2) в несколько категорий, в рамках которых люди разделяют общие идентичности в качестве равных членов единого целого, наподобие кланов. Всякий раз, когда два талленси встречаются друг с другом, они могут с высокой степенью точности установить, насколько они связаны брачными узами или общим происхождением и где такие сходства заканчиваются и начинаются различия, связанные с происхождением.
Американец, или босниец, или китаец может идентифицировать себя со своей семьей, своей округой, своей школой, своим городом, своим государством и страной в целом. Но отличительная особенность националистической риторики состоит в том, что (1) она может использоваться только для страны в целом (тогда как талленси могут использовать риторику родства для описания любого уровня в рамках всей своей системы групп и лояльностей) и (2) она предполагает, что — по крайней мере во времена кризиса — потребности всей нации обладают явным приоритетом над частными потребностями [27] . Если сегментарное родство настаивает, как гласит арабская пословица, использующая более воинственный язык, чем талленси: «Я против своих братьев, я и мои братья против моих двоюродных братьев и я, мои братья и мои двоюродные братья против остального мира», то суть национализма состоит в утверждении: «Ты никогда не должен выступать против своих братьев и вместе со своими братьями против своих двоюродных братьев; члены нашей национальной семьи могут выступать только против остального мира».
Национальность, таким образом, становится крупной категориальной идентичностью, которая включает меньшие категории (племена, этнические группы), каждая из которых может быть внутренне организована на основе других категорий и сложных сетей межличностных отношений. Националистическая риторика постулирует существование целых категорий людей независимо от их внутренней дифференциации или притязает на приоритет перед всеми такими внутренними различиями; идеально-типически человек является членом нации непосредственно как индивид. Риторика родства и происхождения образует общество — в той степени, в какой происходит обращение к такой более крупной целостности — как скопление различных и пересекающихся между собой объединений, ни одно из которых не способно возобладать над остальными; членом талленсийского общества можно быть только благодаря включению в сети родства и происхождения и клановые категории.