Большая часть международных конвенций, отражающих эти идеи, уходит корнями в эпоху «цивилизованных» войн 1859–1937 гг. Хотя во время франко-прусской и Первой мировой войн эти запреты в определенной степени нарушались, по крайней мере принципы, на которых они основаны, оставались общепризнанными. Однако в эпоху Второй мировой войны различия между комбатантами и некомбатантами стерлись по двум основным причинам. Во-первых, «стратегические бомбардировки» уничтожали без разбору мужчин, женщин и детей, не говоря уже о религиозных и культурных ценностях. Во-вторых, что с исторической точки зрения еще важнее, народы оккупированных стран все чаще и чаще снова брали в руки оружие после капитуляции их правительств. Немцы, надо отдать им должное, приняли нечто наподобие американского юнионистского Кодекса Либера и относились к силам Свободной Франции генерала де Голля как к настоящим солдатам на службе у законного правительства. Однако, сталкиваясь впоследствии с движениями сопротивления в различных странах, они действовали уже иначе, выслеживая, заключая в тюрьму, пытая и казня их участников, вне зависимости от того, кем они являлись и как они действовали.
Нацисты считали убийцами тех, кто нападал на немецких солдат, не нося оружия в открытую и не имея на одежде отличительных знаков. Более того, с точки зрения действовавшего в то время международного права закон был на стороне нацистов. Отчасти в силу того, что после войны всем стала очевидна абсурдность этого положения, отчасти же из-за многочисленных национально-освободительных войн, получивших распространение после 1945 г., международное право стало постепенно меняться. На конференции в Женеве в 1977 г. было решено наделить «борцов за свободу» правами и статусом комбатантов. Возможно, это не было таким уж позитивным сдвигом, как кажется на первый взгляд. С одной стороны, любое правительство, как бы ни складывалась обстановка в других местах, настаивает на том, что свои доморощенные повстанцы — это никакие не борцы за свободу, а бандиты, убийцы-фанатики и террористы, которые не могут рассчитывать на правовую защиту. И что, вероятно, еще важнее, если у террористов есть право на то, чтобы с ними обращались как с комбатантами, тогда и с комбатантами можно обращаться как с террористами. Так и неясно, пошли ли кому-то на пользу эти изменения, кроме самих террористов.
Правила войны в том виде, в котором они существуют сегодня, далеко не совершенны, и невозможно отрицать, что эти правила ежедневно нарушаются. И все же они хотя бы не дают автоматически победителям права на жизнь и собственность побежденных, не говоря уже о женской половине населения. Из документов генерального консультанта Армии США, сделанных во время Второй мировой войны, видно, что за изнасилование казнили больше военнослужащих, чем за какое-либо другое преступление, особенно если военнослужащий был чернокожим, а жертва была не только изнасилована, но и убита. Израильские же солдаты, напротив, могли убить множество палестинцев на оккупированных территориях, но до сих пор даже иорданское телевидение не смогло сообщить ни об одном случае изнасилования. Если бы наши предки узнали об этом, им, безусловно, стало бы интересно, зачем вообще воюют американцы, немцы и израильтяне, если они не могут даже доставить себе удовольствие, удовлетворив естественные желания. Если сравнить современную ситуацию с той, что преобладала в прошлом, становится ясно, что различение между комбатантами и некомбатантами отнюдь не малозначимо и не имеет отношения к реальной практике ведения войны, а наоборот, определяет, чем является война, а чем не является.
В отношении применяемого оружия война также всегда ограничивалась правилами. Если бы вооруженный конфликт состоял просто в применении силы в той степени, в какой это необходимо для достижения собственных целей, как постулируется в мире Клаузевица, тогда не должно было бы существовать такого рода ограничений. Однако на самом деле они есть в любой цивилизации, в которой известна война, в том числе и в нашей.
Список видов оружия, объявлявшихся по той или иной причине, «нечестными», длинен и начинается с оружия, применявшегося еще в античности. Ранний пример связан с Парисом, который похитил царицу Елену, а затем женился на ней. Излюбленным оружием Париса, более искусного в любви, чем в бою, был лук. Поэтому Илиада наделяет его длинным списком оскорбительных прозвищ, таких, как «трус», «слабак» и «женщина». Из сыновей Теламона, Аякса и Тевкра, оружием первого было копье, и он считался великим героем. Другой же был превосходным стрелком из лука, но, показав хорошие результаты на поле боя, тем не менее укрывался за щитом своего более сильного товарища, как «ребенок прячется в юбке своей матери». Презрение к луку выказывается не только в эпических поэмах. Плутарх писал, что Ликург, желая привить смелость своим спартанцам, запрещал им пользоваться луком.
Поскольку религия греков была антропоморфной, неудивительно, что похожие различия преобладали и на Олимпе. В одной из своих пьес Еврипид обвиняет самого Геракла в трусости, говоря, что тот предпочитал стрельбу издалека рукопашной схватке, боясь подставлять себя под копья в передней шеренге. Бог моря Посейдон, отличительным оружием которого был трезубец, считался более сильным и намного более мужественным, чем Аполлон со своим серебряным луком. Богини различались в соответствии со своим вооружением. Сильнейшей была дева Афина, богиня войны, носившая доспехи и вооруженная копьем. Она была любимицей отца среди младшего поколения богов и намного превосходила силой своих сестер, богиню охоты Артемиду и богиню любви Афродиту — и та и другая использовали лук.
Нетрудно догадаться, почему оружие, которым можно было поразить издалека, так не любили. Как вполне ясно дает понять Гомер, оно не давало возможности как следует проверить мужественность, поскольку позволяло такому слабаку, как Парис, сначала ранить могучего Диомеда, а затем убить Ахиллеса, величайшего из когда-либо живших героев. Персы, напротив, выражали свой идеал мужественности поговоркой, что мужчина должен делать три вещи: держаться в седле, стрелять из лука и говорить правду. В отличие от них, западная военная традиция считала стрельбу из лука низостью. Хотя лук считался отличным оружием для спорта и охоты, применение его в бою можно было оправдать лишь волей обстоятельств. О силе этой традиции может свидетельствовать тот факт, что на протяжении полуторатысячелетнего периода, известного как «Древний мир», такие средства дальнего действия, как лук и праща, считались оружием бедняков. Ни один уважающий себя гоплит или легионер не опустился бы до применения такого оружия. Отряды лучников, пращников, а зачастую даже и метателей дротиков, набирались из представителей низших слоев общества или чужеземных полуварварских народов, таких, как скифы, которые использовали также для того, чтобы следить за порядком в Афинах. В римской армии такие подразделения и такие воины не имели даже нормального военного статуса. Несмотря на большой вклад в ведение войны, они назывались auxilia (вспомогательные войска) и должны были служить дольше по времени и за меньшее жалование, чем легионеры.
Когда на смену античности пришло Средневековье, в разных странах судьба лука в разных географических областях складывалась по-разному. Византийцы, армия которых в значительной степени состояла из наемников, происходивших из русских степей, позаимствовали у последних метод ведения борьбы верхом на лошади и с использованием дальнобойного оружия. Франки, основавшие Меровингское королевство на западе, предпочитали рукопашные бои с применением копий, мечей и топоров. Впоследствии, оседлав лошадей и став рыцарями, франки продолжали сражаться лицом к лицу с противником. Как и в античности, лук оставался оружием второго сорта. «Песнь о Роланде», великая эпическая поэма каролингского рыцарства, в первых стихах высмеивает мусульман за то, что они избегали ближнего боя и полагались на метательные снаряды. Второй Латеранский Собор в 1139 г. пытался наложить запрет на использование самострела, считавшегося слишком жестоким — проще говоря, слишком эффективным — оружием, чтобы применять его против христиан. Но лучше всего этот запрет можно объяснить, имея в виду социальный статус лука. Эдуард I, Эдуард III, Генрих V, а также Вильгельм Завоеватель своими победами обязаны в основном именно луку, изначально похожему на используемый норманнами, а впоследствии позаимствовавшему более удлиненную форму у воинов валлийских (кельтских) племен, для которых он был национальным оружием. Тем не менее сами монархи не стреляли из лука и даже мысли не допускали о том, чтобы их сыновья или представители высшей феодальной знати могли упражняться в стрельбе, кроме как ради забавы. Можно объяснить эту ситуацию и противоположным образом: одной из причин нелюбви к луку было как раз то, что он был дешев и, следовательно, доступен всем, а потому и недостоин олицетворять высокий социальный статус воюющего.